Сказав в таком смысле речь, Семпроний приказал схватить цензора и отвести его в темницу. В то время как шесть трибунов одобряли действия своего товарища, трое из них поддержали обратившегося к ним с просьбой о помощи Аппия, и Аппий, несмотря на величайшее негодование всех сословий, один стал отправлять цензуру.
35. Между тем как в Риме происходили эти события, этруски уже осаждали Сутрий. В то время как консул Фабий, с целью подать помощь союзникам и атаковать, если представится где-нибудь возможность, укрепления врагов, вел у подошвы гор свои войска, навстречу ему вышло построенное в боевой порядок неприятельское войско. На широкой равнине, прилегавшей к подножию гор, видно было громадное множество неприятелей; поэтому консул, чтобы условиями местности возместить их численное превосходство, повернул немного свое войско на возвышения (то были неровные, покрытые камнями места) и затем обратил знамена на неприятеля.
Позабыв обо всем, кроме своей многочисленности, на которую одну они только и полагались, этруски так быстро и страстно начали битву, что бросали дротики с целью скорее вступить в рукопашный бой и, идя на неприятеля, обнажали мечи свои; а римляне, напротив, метали то стрелы, то камни, которыми в изобилии снабжала их сама местность. Удары по щитам и шлемам приводили в замешательство даже тех этрусков, которые не были ими ранены; да и нелегко было врагам подойти, чтобы сражаться на более близком расстоянии; не имели они и дротиков, чтобы действовать ими издали. Неподвижно стояли они, открытые для ударов, так как ничто уже не защищало их в достаточной мере; некоторые стали даже отступать; войско колебалось и нетвердо стояло на месте; тогда наши гастаты и принципы, вновь испустив крик и обнажив мечи, бросились на неприятеля. Не выдержали этруски этого натиска и, повернув знамена, врассыпную кинулись в лагерь. Но когда римская конница, вкось пересекши равнину, предстала перед бегущими врагами, они бросили дорогу к лагерю и устремились в горы, отсюда, почти безоружные и изнемогая от ран, пробрались в Циминийский лес. Перебив много тысяч этрусков и захватив тридцать восемь военных знамен, римляне овладели также неприятельским лагерем вместе с громадной добычей; затем стали думать о преследовании врагов.
36. Циминийский лес был тогда непроходимее и страшнее, чем в последнее время покрытые лесом горы Германии, и даже ни один купец дотоле не проникал в него. Войти в этот лес почти никто не осмеливался, кроме самого полководца; у всех других было еще живо воспоминание о Кавдинском поражении. Тогда один из присутствовавших, брат консула Марк Фабий (другие называют его Цезоном, а некоторые Гаем Клавдием, братом консула по матери), вызвался пойти на рекогносцировку и принести в скором времени верные известия обо всем. Получив воспитание у близких знакомых
[585] в Цере, Фабий был обучен этрусскому письму и хорошо знал этрусский язык. Я имею под руками писателей, удостоверяющих, что вообще в то время дети римлян обучались обыкновенно этрусской грамоте, как теперь греческой; но ближе к истине предположение, что было нечто особенное в этом человеке, который путем такого смелого притворства смешался с врагами. У него был, как говорят, один спутник-раб, воспитанный вместе с ним и потому хорошо знавший тот же самый этрусский язык. Отправляясь в путь, они справлялись только в общих чертах о природе страны, куда нужно было пробраться, и об именах племенных старейшин для того, чтобы не попасться, оказавшись во время разговора несведущими в чем-нибудь общеизвестном. Шли они в одежде пастухов, вооруженные крестьянскими орудиями, косами и тяжелыми копьями, по два на каждого. Но не столько спасли их знание языка, вид одежды и оружия, сколько то обстоятельство, что казалось невероятным, чтобы какой-нибудь иноземец проник в Циминийские леса. Говорят, что они пробрались до камеринских умбров; там римлянин осмелился сознаться, кто они такие, и, будучи введен в сенат, от имени консула стал вести переговоры о заключении дружественного союза. Затем ему было оказано радушное гостеприимство и приказано возвестить римлянам, что для их войска, если оно явится в эти места, будет готов провиант на тридцать дней и что вооруженная молодежь камеринских умбров будет готова к исполнению их приказаний.
Когда об этом было донесено консулу, он, послав в первую стражу вперед обоз, приказал за обозом идти легионам, а сам с конницей остался на месте и на рассвете следующего дня поскакал к неприятельским аванпостам, расположенным у леса. Довольно долго задержав неприятеля, он возвратился в лагерь и, выйдя в другие ворота
[586], до наступления ночи нагнал свое войско. На следующий день на рассвете он занимал уже вершины Циминийского горного хребта; увидев отсюда богатые поля Этрурии, он выслал туда своих воинов. Когда уже много скота было угнано, навстречу римлянам внезапно выбежали возбужденные старейшинами этой страны наскоро собранные когорты из этрусских поселян, до такой степени нестройные, что, явившись с целью отнять добычу, они сами едва не сделались добычей. Убив или обратив их в бегство, победоносные римляне на широком пространстве опустошили местность и, обогащенные массой всякого добра, возвратились в лагерь.
Случайно туда пришли пять послов с двумя народными трибунами с целью объявить Фабию от имени сената, чтобы он не переходил Циминийских гор. Довольные тем, что они пришли слишком поздно для того, чтобы своим приходом помешать экспедиции, послы возвратились в Рим вестниками победы.
37. Эта экспедиция консула не положила конца войне, а скорее расширила театр военных действий, потому что и страна, лежавшая у подошвы Циминийского горного хребта, также испытала на себе опустошение и, негодуя на это, взволновала не только народы Этрурии, но и соседние части Умбрии; поэтому к Сутрию пришло такое громадное войско, какого прежде никогда не бывало, и не только лагерь этрусков был выдвинут из леса вперед, но даже войско их было переведено на равнины вследствие страстного желания сразиться как можно скорее. Затем, построившись в боевой порядок, войско этрусков сначала оставалось на своем месте, дав врагу время со своей стороны расположиться в боевом порядке; потом, заметив, что враги уклоняются от сражения, оно подошло к валу. Здесь, увидев, что и аванпосты наши введены внутрь укрепления, этруски вдруг подняли вокруг своих вождей крик, требуя от них, чтобы они приказали принести им туда из лагеря продовольствие на этот день: что они останутся под оружием и ночью или, во всяком случае, на рассвете атакуют неприятельский лагерь. Отнюдь не спокойнее было и римское войско, но его сдерживало приказание полководца. Был уже почти десятый час дня
[587], когда консул велел воинам приниматься за еду, приказав быть вооруженными, в какой бы час дня или ночи он ни подал сигнал; он обратился к войску с небольшой речью, восхвалял военные действия самнитов и унижал этрусков. «Не следует, – говорил он, – равнять одного врага с другим, численность одних с численностью других: есть, кроме того, другое оружие – тайное; в свое время вы узнаете его, а между тем нужно молчать о нем!» Этими намеками консул давал понять, что среди врагов есть измена, с целью тем самым восстановить дух своих воинов, устрашенных многочисленностью неприятеля; а так как последний расположился станом без укреплений, то выдумка эта тем более походила на правду.
