2. В том же году греческий флот под начальством Клеонима Лакедемонского пристал к берегам Италии и взял город Фурии, в земле саллентинов. Против этого врага был отправлен консул Эмилий. Дав одно только сражение, он обратил греков в бегство и загнал их на корабли. Фурии были возвращены прежним обитателям, и земле саллентинов дарован мир. В некоторых летописях я нахожу известие, что к саллентинам был послан диктатор Юний Бубульк и что Клеоним еще до битвы с римлянами удалился из Италии. Затем он обогнул Брундизийский мыс; ветер нес его посредине Адриатического моря. По левую руку его были не имеющие гаваней берега Италии, а по правую – иллирийцы, либурны и истры, народы дикие, приобретшие себе дурную славу главным образом морскими разбоями. Страшась их, он уплыл в отдаленный конец моря и достиг побережья венетов. Высадив здесь небольшое число людей с целью исследовать местность, он услыхал от них, что берег представляет из себя узкую косу, за которой находятся болота, орошаемые прибоями волн с моря, что сейчас же за этими болотами, невдалеке виднеется равнина, еще дальше, по-видимому, холмы, а немного поодаль – устье весьма глубокой реки (то была река Медуак), куда, как они видели, входят корабли, находя там безопасную гавань. Введя сюда свой флот, Клеоним приказал ему подниматься вверх по реке, но самые тяжелые из судов не прошли по руслу реки; поэтому воины пересели на более легкие корабли и таким образом добрались до местности, густонаселенной, ибо в этой части берега были расположены три приморских села патавийцев. Высадившись здесь и оставив на судах небольшой отряд, греки овладели селами, сожгли строения, угнали добычу, состоявшую из людей и скота, и, увлекшись грабежом, уходили все дальше и дальше от своих кораблей. Когда об этом сообщили в Патавий, то его жители, вынужденные своими соседями-галлами быть всегда под оружием, разделили свою молодежь на два отряда: один из них пошел в ту сторону, где, по полученным известиям, происходил неистовый грабеж, а другой, чтобы не попасться в руки кому-либо из грабителей, двинулся окольною дорогою к тому месту, где стояли корабли, в четырнадцати милях от города. Перебив стражу, отряд этот напал на небольшие корабли, и испуганные корабельщики были вынуждены переправить суда на другой берег реки. Одинаково успешна была и сухопутная битва с рассеявшимися повсюду грабителями: когда эти последние кинулись обратно к тому месту, где стояли их корабли, венеты преградили им путь. Таким образом неприятели были со всех сторон окружены и перебиты; часть их, взятая в плен, показала, что вождь их Клеоним с флотом находится на расстоянии в три мили. Поэтому, передав пленных под охрану в ближайшее селение, патавийцы посадили свое войско частью на речные плоскодонные суда, приспособленные к плаванию по мелководным озерам, частью же на корабли, захваченные у неприятелей, и, двинувшись к греческому флоту, со всех сторон напали на неподвижно стоявшие корабли, которых более страшила незнакомая им местность, чем враги. Греческий флот не столько думал о сопротивлении, сколько спешил уйти в открытое море. Патавийцы преследовали его вплоть до устьев реки, причем захватили и сожгли несколько неприятельских судов, которые второпях наскочили на мель, и победоносно возвратились восвояси. Потерпев неудачу во всех посещенных им местностях Адриатического моря, Клеоним удалился отсюда, едва сохранив пятую часть своих кораблей. Еще живы многие, видевшие в старом храме Юноны в Патавии
[619] прибитые корабельные носы и оружие, захваченное у лакедемонян. В воспоминание об этой морской битве ежегодно в день ее годовщины, при торжественной обстановке, происходит на реке, протекающей через город, корабельный бой.
3. В том же году в Риме был заключен договор с вестинами, просившими дружественного союза. Затем гроза надвинулась с разных сторон: было получено известие о том, что Этрурия возобновила войну; восстание это началось смутами в Арретии, где народ взялся за оружие, чтобы изгнать род Цильниев
[620], обладавший большими богатствами и потому возбуждавший к себе зависть; в то же время марсы насильственно удерживали за собою область Карсеол, куда была выведена колония, после того как записалось 4000 человек. Вследствие этих волнений был избран диктатор Марк Валерий Максим; в начальники конницы он взял себе Марка Эмилия Павла. Это мнение я считаю более правдоподобным, чем то, будто Валерию был подчинен Квинт Фабий, человек старый, удостоившийся таких великих почестей. Впрочем, причиной ошибки послужило, по всей вероятности, прозвище Максим.
Выступив с войском, диктатор в одном сражении разбил марсов наголову; затем, загнав их в укрепленные города Милионию, Плестину и Фресилию, он взял их в течение немногих дней и, отняв у марсов в наказание часть их земли, возобновил с ними союзный договор.
Затем военные действия были направлены против этрусков. В то время как диктатор отправился в Рим, чтобы произвести новые гадания
[621], начальник конницы, выйдя на фуражировку, попался в засаду и был окружен; потеряв несколько знамен, после ужасной резни и бегства войска, он был прогнан в лагерь. Подобная трусливость не идет к Фабию не только потому, что его прозвище вполне соответствовало как другим его качествам, так в особенности его воинской славе, но еще и потому, что, помня строгость Папирия
[622], он никогда бы не решился вступить в сражение без приказания диктатора.
4. Известие об этом поражении вызвало в Риме бóльшую панику, чем того заслуживало самое дело: подобно тому, как это бывает в случае уничтожения войска, суды были объявлены закрытыми, у ворот расставлены караулы, по улицам ходили патрули; оружие и стрелы снесены на стены. Вся молодежь приведена к присяге, и к войску послан диктатор; он нашел все в большем спокойствии, чем ожидал, все было приведено в порядок трудами начальника конницы: лагерь был перенесен в более безопасное место, когорты, потерявшие знамена, были оставлены вне вала и без палаток, войско жаждало битвы, чтобы тем скорее смыть с себя позор. Поэтому диктатор немедленно двинул лагерь в окрестность Рузеллы. Туда пошли за ним и враги; хотя под влиянием успеха они питали большие надежды на свои силы также и в открытом сражении, но тем не менее сделали попытку заманить неприятеля в засаду, опыт которой однажды вполне им удался.
Неподалеку от римского лагеря находились полуразрушенные жилища одного сожженного во время опустошения полей селения. Скрыв здесь отряд вооруженных воинов, неприятели на виду у римских форпостов, которыми начальствовал легат Гней Фульвий, выгнали скот. С римского поста никто не выходил на эту приманку; тогда один из пастухов подошел к самым укреплениям и громко закричал другим пастухам, медленно отгонявшим скот от развалин селения: «К чему вы медлите, когда можно безопасно гнать стада через середину римского лагеря?!» Когда некоторые из церийцев перевели эти слова легату, воинами всех манипулов овладело сильное негодование, но без приказания они не смогли двинуться с места; тогда Фульвий приказал лицам, хорошо знавшим этрусский язык, обратить внимание на то, какую речь более напоминает собою разговор пастухов, речь крестьян или горожан. Когда ему сообщили, что произношение, осанка и костюм изящнее, чем у простых пастухов, он сказал: «Ступайте же, скажите им, пусть оставят они свои тщетно скрываемые козни: римлянам известно все, и хитростью одолеть их уже так же трудно, как и победить в сражении!» Как только враги услыхали это и передали тем, которые находились в засаде, они поднялись вдруг из своих тайных убежищ и вынесли свои знамена на равнину, со всех сторон открытую для взоров. Войско это показалось легату слишком большим, чтобы его отряд мог устоять против него; поэтому он немедленно послал к диктатору за подкреплениями, а сам между тем сдерживал напор врагов.
