Распродав добычу и сами ободряя полководца, воины идут к Ромулее. Здесь также, не прибегая ни к осадным работам, ни к метательным орудиям, воины, лишь только знамена приблизились к стенам, быстро придвинули лестницы и, где каждому было всего ближе, забрались на стены: не удержала их никакая сила. Город был взят и разграблен. До 2300 было убито, 6000 взято в плен. Овладев огромной добычей, воины вынуждены были продать ее, как и прежнюю. Отсюда войско с чрезвычайною бодростью, хотя ему не было дано никакого отдыха, двинулось к Ферентину. Впрочем, здесь пришлось более потрудиться и подвергнуться большей опасности, так как и стены были защищаемы с величайшими усилиями, и местность была обеспечена укреплениями и своими природными свойствами. Но воины, привыкшие получать добычу, превозмогли все. До 3000 врагов было убито вокруг стен, а добыча отдана воинам.
Бóльшая доля славы взятия этих городов приписывается в некоторых летописях Максиму: передают, что Деций взял Мурганцию, а Фабий – Ферентин и Ромулею. Некоторые приписывают эту славу новым консулам, а иные – не им обоим, а одному Луцию Волумнию: ему-де досталось вести войну в Самнии.
18. Между тем как в Самнии совершались, под чьим бы то ни было личным предводительством и главным начальством, эти события, в Этрурии готовилась римлянам грозная война, в которой принимали участие многие народы. Зачинщиком ее был самнит Геллий Эгнаций. Этруски почти все решились воевать; их заразительный пример увлек за собою ближайшие к ним народы Умбрии; предложение платы подняло и галльские вспомогательные войска. Вся эта громада стекалась к лагерю самнитов. Когда в Рим дошла весть об этом неожиданном восстании, то, ввиду того что консул Луций Волумний со вторым и третьим легионами и 15 000 союзников уже отправился в Самний, решено было, чтобы в Этрурию шел, как можно скорее, Аппий Клавдий. За ним последовали два римских легиона, первый и четвертый, и 12 000 союзников; лагерь был разбит неподалеку от неприятелей. Впрочем, больше пользы принесло своевременное прибытие, чем какие-либо подвиги, достаточно умело или удачно совершенные там под руководством консула, так что страх перед римским именем остановил некоторые народы Этрурии, уже собиравшиеся было взяться за оружие. Много битв произошло на невыгодных позициях и в неблагоприятное время, и подаваемые ими надежды делали врагов опаснее день ото дня, воины уже почти потеряли веру в своего вождя, а вождь – в воинов.
В трех летописях я нахожу известие о том, что Аппий послал письмо к своему товарищу с целью призвать его из Самния. Но я не решаюсь выдавать это за верное, так как именно это обстоятельство и послужило предметом спора между консулами римского народа, уже вторично занимавшими одну и ту же почетную должность: Аппий говорил, что он не посылал письма, а Волумний уверял, что был вызван письмом Аппия. Уже Волумний овладел в Самнии тремя крепостями, где было убито до 3000 неприятелей и почти половина этого числа взята в плен, и, к величайшему удовольствию оптиматов, подавил внутренние волнения луканцев, вожаками и зачинщиками которых были плебеи и бедняки, отправив туда в качестве проконсула Квинта Фабия со старым войском. Предоставив Децию опустошение неприятельских полей, сам он со своими войсками отправился к товарищу в Этрурию. Прибытие его всеми было встречено с радостью; настроения же Аппия, по моему мнению, обусловливалось состоянием его совести: если он ничего не писал, то гнев его имел полное основание, если же он нуждался в помощи, то его притворство было делом низкой неблагодарной души. Дело в том, что, выйдя на встречу Волумнию и едва ответив на его приветствие, он спросил: «Все ли благополучно, Луций Волумний? В каком положении дела в Самнии? Какая причина заставила тебя удалиться с назначенного тебе театра военных действий?» Волумний отвечал, что дела в Самнии идут счастливо, а что пришел он, будучи вызван его письмом; если оно было подложно и в Этрурии нет надобности в нем, то он тотчас же, повернув знамена, уйдет назад. «Так уходи, – отвечал Аппий, – тебя никто не удерживает; совсем не к лицу тебе хвастаться тем, что ты пришел сюда подать помощь другим в то время, как тебя, может статься, едва хватает для войны, тебе порученной!» «Да обратит это Геркулес к доброму концу, – сказал Волумний, – пусть лучше пропадут даром труды мои, чем случится что-нибудь такое, почему бы для Этрурии недостаточно было одного консульского войска».
19. Когда консулы хотели уже разойтись, их окружили легаты и трибуны из Аппиева войска. Часть их молила своего вождя не отталкивать добровольно предложенной помощи товарища, к которой самому следовало бы обратиться; бóльшая же часть их стала на дороге уходящему Волумнию и заклинала его не подвергать государство опасности из-за неуместного спора с товарищем. Если случится какое-нибудь несчастье, то бóльшая вина падет на покинувшего, чем на покинутого. Положение дел таково, что вся слава и бесчестие за удачу или неудачу в Этрурии лежит на ответственности Луция Волумния. Никто не будет спрашивать о том, что говорил Аппий, но о том, какова была судьба войска; его, Волумния, отпускает Аппий, а удерживает войско и государство: пусть он испытает только желание воинов! Благодаря этим просьбам и увещаниям почти насильно увлекли они консулов в собрание. Здесь произнесены были более длинные речи в том же почти смысле, какой имели споры, происходившие в небольших группах. Имея на своей стороне перевес, по существу дела, Волумний оказался не лишенным также и дара слова перед отменно красноречивым своим товарищем, а Аппий, подшучивая над ним, говорил, что воины ему должны быть обязаны тем, что их консул из молчаливого и лишенного дара слова сделался даже красноречивым, ибо во время первого консульства, особенно в первые его месяцы, он не умел и рта раскрыть, а теперь уже говорит речи перед народом. Тогда Волумний сказал: «Гораздо приятнее было бы мне, если бы не я научился от тебя искусству говорить, а ты от меня основательности в действиях! Наконец, я предлагаю меру, которая решит, кто из нас лучше, не как оратор – не этого ведь требует государство, – а как главнокомандующий. Театром военных действий служат Этрурия и Самний; выбирай любой из них; я же со своим войском буду воевать хоть в Самнии, хоть в Этрурии!» Тогда воины подняли крик, требуя, чтобы оба консула вместе взялись за войну с этрусками. Заметив это единодушие, Волумний сказал: «Так как я ошибся в объяснении намерений моего товарища, то не допущу, чтобы остались невыясненными ваши желания: покажите криками, хотите ли вы, чтобы я остался или ушел?» И тут-то поднялся такой сильный крик, что он вызвал неприятелей из лагеря: схватив оружие, они выходят на сражение. Волумний также приказал дать сигнал и выносить знамена из лагеря. Аппий, говорят, колебался, видя, что, станет ли он сражаться или останется спокойным, победа все равно будет принадлежать его товарищу. Затем будто бы, боясь, что и его легионы последуют за Волумнием, он по требованию своих тоже приказал дать сигнал.
Ни с той ни с другой стороны войско не было построено надлежащим образом: вождь самнитов Геллий Эгнаций ушел с немногими когортами на фуражировку, так что воины начали битву скорее по собственному побуждению, чем под чьим-либо предводительством или по чьему-либо приказанию; римские же войска двинулись не сразу оба, к тому же и времени для построения было недостаточно. Волумний вступил в битву прежде, чем Аппий мог дойти до неприятеля, а потому схватка произошла неровным фронтом; и будто какой-то рок перемешал привыкших друг к другу неприятелей: этруски схватились с Волумнием, а замедлившие немного вследствие отсутствия вождя самниты – с Аппием. В самый критический момент битвы Аппий, говорят, ставши так, чтобы его видели в первых рядах, и подняв руки к небу, произнес следующую молитву: «Беллона! Если ты сегодня даруешь нам победу, я даю обет построить тебе храм!» Помолившись так, и сам он, как бы вдохновляемый богинею, не уступал в мужестве своему товарищу, и войско его – своему вождю. И вожди исполняют обязанности главнокомандующих, и воины напрягают все свои силы к тому, чтобы другое войско не начало побеждать первым. И вот они разбивают наголову и обращают в бегство врагов, с трудом выдерживавших напор большей массы, чем та, с которою они обыкновенно вступали в битву. Тесня отступавших и преследуя рассеявшихся, римляне загнали их в лагерь. Тут, благодаря прибытию Геллия и сабелльских когорт, битва ненадолго возобновилась. Быстро разбив и этих, победители приступили уже к осаде лагеря, и в то время как Волумний сам производил нападение на ворота, Аппий воспламенял мужество воинов тем, что неоднократно воссылал хвалу Беллоне-победительнице. Через вал и рвы ворвались они в лагерь, который был взят и разграблен. Добыча досталась огромная; ее уступили воинам. Убито было 7800 врагов, 2120 взято в плен.
