23. В этом году было много чудесных знамений; чтобы предотвратить их, сенат назначил двухдневное молебствие. Вино и ладан были доставлены на общественный счет. На молебствие пришло много мужчин и женщин. Молебствие это было ознаменовано спором, возникшим между матронами в святилище Стыдливости Патрицианской, что на Бычьем рынке возле круглого храма Геркулеса. Матроны устранили от жертвоприношении дочь Авла, Вергинию, патрицианку, вышедшую замуж за плебея, консула Луция Волумния, потому что она из-за этого брака вышла из сословия патрициев. Возникший отсюда незначительный спор перешел, вследствие свойственной женщинам вспыльчивости, в сильное раздражение: Вергиния с кичливостью, вполне справедливою, говорила, что она вошла в храм Патрицианской Стыдливости, во-первых, как патрицианка, во-вторых, как женщина целомудренная и, в-третьих, как жена одного мужа, к которому проводили ее девицею; что она довольна и своим мужем, и почестями, ему оказываемыми, и его подвигами! Затем к величавым словам она присоединила прекрасный поступок: в одной части занимаемого ею дома, что на Долгой улице, она отделила столько места, чтобы его хватило для устройства небольшой часовни, и поставила там жертвенник. Созвав плебейских матрон, она жаловалась им на обиду, причиненную ей патрицианками, и сказала: «Жертвенник этот я посвящаю Плебейской Стыдливости и прошу вас о том, чтобы между матронами было такое же соревнование в целомудрии, какое господствует в нашем государстве среди мужчин в доблести. Старайтесь, чтобы про этот жертвенник говорили, что его почитают, если это возможно, с бóльшим благочестием, чем тот, и женщины более целомудренные». Почитание этого жертвенника обставлено было теми же почти обрядами, как и прежнего, так что лишь матроны испытанного целомудрия и бывшие за одним мужем имели право приносить на нем жертвы. С течением времени доступ к священнодействию получили личности порочные и не одни только матроны, но женщины всякого рода, и, наконец, оно пришло в забвение.
В том же году курульные эдилы Гней и Квинт Огульнии привлекли к суду нескольких ростовщиков. Наказав их конфискацией имущества, Огульнии на эти деньги, поступившие в государственное казначейство, сделали бронзовые пороги на Капитолии и серебряные сосуды на три престола внутри храма Юпитера, поставили на верху этого храма статую Юпитера в колеснице, запряженной четверкою лошадей, а у Руминальской смоковницы – изображение младенцев – основателей города, представленных лежащими у груди волчицы, и выстлали каменными четырехугольными плитами дорогу для пешеходов от Капенских ворот до храма Марса. Плебейские же эдилы, Луций Элий Пет и Гай Фульвий Курв, также на штрафные деньги, взысканные с осужденных гуртовщиков
[652], устроили игры и поставили золотые чаши в храме Цереры.
24. Затем в должность консулов вступили Квинт Фабий (в пятый раз) и Публий Деций (в четвертый): они были три раза товарищами по консульству и цензуре; и знамениты столько же великою славой своих подвигов, сколько и согласием между собою. Беспрерывному существованию этого согласия помешали распри, происшедшие, по моему мнению, скорее между сословиями, чем между ними самими; дело в том, что патриции настаивали, чтобы ведение войны в Этрурии было поручено Фабию вне порядка, плебеи же советовали Децию решить дело жребием. Спор об этом происходил, конечно, в сенате; после же того, как перевес склонился здесь на сторону Фабия, дело перенесено было на решение народа.
В собрании, как подобает военным людям, полагающимся более на дела, чем на слова, произнесены были краткие речи. Фабий говорил, что непристойно другому собирать плоды под тем деревом, которое посадил он; он прошел Циминийский лес и проложил дорогу римскому оружию через непроходимые горы. Если они намерены были вести войну под предводительством другого вождя, то к чему беспокоили его в таких преклонных летах? «Без сомнения, – продолжал Фабий, переходя мало-помалу к упрекам, – я выбрал себе не товарища по власти, а противника; опостылело Децию то согласие, в котором пребывали мы, три раза служа вместе. Наконец, я и не ищу ничего другого, кроме того, чтобы вы отправили меня на театр военных действий, если считаете меня достойным этого. Я покорился решению сената, подчинюсь и приговору народа!» Публий же Деций, жалуясь на несправедливость сената, говорил: «Патриции, пока могли, все свои силы напрягали к тому, чтобы не было плебеям доступа к высоким почетным должностям. После же того, как доблесть своими собственными силами добилась, чтобы ее уважали в людях всякого рода, они изыскивают средства сделать недействительными не только голос народа, но даже приговор судьбы, и отдать все это в распоряжение немногих лиц. Все бывшие до меня консулы театр военных действий получали по жребию, а теперь сенат отдает его Фабию без жребия. Если это делается для того, чтобы оказать Фабию честь, то его услуги мне и государству настолько значительны, что я готов содействовать его славе, лишь бы только блеск ее не покоился на личном моем позоре. Но когда предстоит одна только тяжелая и трудная война и ее поручают одному из консулов без жребия, кто может сомневаться в том, что другой консул признается лишним и бесполезным? Фабий кичится своими подвигами, совершенными им в Этрурии; Публий Деций также ищет случая к тому, чтобы и ему было чем кичиться; и, быть может, он потушит тот огонь, который Фабий оставил под пеплом и который то и дело производит неожиданно новые пожары! Наконец, добровольно я уступил бы своему товарищу почести и награды из уважения к его летам и величию; но раз предстоит вести из-за этого рискованную борьбу, то по своей собственной воле я не уступаю и не уступлю! И если из этой борьбы я не вынесу ничего другого, то, по крайней мере, добьюсь, чтобы то, что принадлежит власти народа, было сделано по приказанию народа, а не по милостивому одолжению отцов. Молю Юпитера Всеблагого Всемогущего и бессмертных богов о том, чтобы они, если им благоугодно даровать мне одинаковые с моим товарищем мужество и счастье в заведывании войною, ниспослали мне и одинаковую с ним долю. Без сомнения, и само по себе справедливо, и как пример полезно, и в интересах славы римского народа иметь таких консулов, чтобы войну с этрусками можно было безбоязненно вести под руководством любого из них!» Фабий попросил народ только выслушать доставленное из Этрурии письмо претора Аппия Клавдия, прежде чем трибы будут позваны внутрь, для подачи голосов, и удалился из собрания; и народ с не меньшим, чем сенат, единодушием назначил театр военных действий в Этрурии Фабию без жребия.
25. После этого к консулу стеклась почти вся молодежь, и каждый добровольно хотел записаться в войско: так сильно было желание нести военную службу под его начальством. Окруженный этой толпою, Фабий сказал: «Я намерен набрать только четыре тысячи пехотинцев и шестьсот всадников и поведу с собою тех из вас, которые запишутся сегодня и завтра: не столько забочусь я о том, чтобы вести войну с многочисленным войском, сколько о том, чтобы всех привести назад богатыми!» Выступив с войском, необходимым для ведения войны и имевшим тем более смелости и надежды, что не было нужды в большом числе воинов, Фабий двинулся к лагерю претора Аппия, к городу Ахарне, невдалеке от которого находились враги. Близ лагеря, в нескольких милях от него навстречу Фабию попались воины, вышедшие под прикрытием конвоя за дровами. Увидев, что впереди идут ликторы, и узнав, что то был консул Фабий, они вне себя от радости стали благодарить богов и римский народ за то, что они послали им его в главнокомандующие; когда же, окружив консула, они приветствовали его, Фабий спросил их, куда они идут; они отвечали, что идут за дровами. Тогда Фабий сказал: «Как? Разве лагерь у вас не обнесен палисадом?» После того как на это последовал громогласный ответ, что лагерь окружен даже двойным палисадом и рвом и все-таки находится в сильном страхе, Фабий сказал: «Так у вас довольно дров: идите назад и разбирайте палисад!» Они возвратились в лагерь и там, разбирая палисад, навели ужас как на воинов, оставшихся в лагере, так и на самого Аппия. Тогда они стали говорить друг другу, что делают это по приказанию консула Квинта Фабия. На следующий затем день лагерь был снят с места, а претор Аппий отослан в Рим. С этого времени римляне нигде не имели продолжительной стоянки; Фабий говорил, что для войска вредно оставаться на одном месте, что от походов и перемены места оно делается живее и здоровее. Переходы же делались такие, какие позволяла еще не окончившаяся зима.
