Затем, в самом начале весны, оставив второй легион у Клузия, который некогда называли Камарс, и поручив начальство над лагерем пропретору Луцию Сципиону, сам Фабий возвратился в Рим для совещания относительно войны. Может быть, он сделал это сам добровольно, так как в виду была война более серьезная, чем он представлял ее себе на основании слухов; или же он был приглашен по сенатскому постановлению – у писателей находятся указания на то и на другое. Некоторые хотят представить дело так, будто Фабий был отозван претором Аппием Клавдием, ибо последний, как это делал он постоянно в письмах, и в сенате, и перед народом преувеличивал ужас войны с этрусками; он говорил, что не хватит против четырех народов одного вождя и одной армии; соединенными ли силами нападут враги на одного него или поведут войну в разных пунктах, надо опасаться, что один он не в состоянии будет присмотреть одновременно за всем. Он оставил там два римских легиона, да с Фабием пришло менее 5000 пехоты и конницы. Его мнение таково, чтобы консул Публий Деций отправлялся как можно скорее к товарищу в Этрурию, а Луцию Волумнию было поручено ведение войны в Самнии; если же консул Деций предпочитает идти на отведенный ему театр военных действий, то пусть Волумний отправляется в Этрурию к консулу Фабию с формально набранным консульским войском. Так как речь претора на многих производила впечатление, то Публий Деций, говорят, высказался за то, чтобы Квинту Фабию сохранена была во всем полная свобода действий, пока он или сам прибудет в Рим, если в состоянии будет сделать это без ущерба для государства, или пришлет кого-нибудь из легатов, от которого бы сенат мог узнать, как велика война в Этрурии, с какими силами надо вести ее и сколько для этого требуется вождей.
26. По возвращении в Рим Фабий и в сенате, и перед народом держал речь нейтрального характера: очевидно было, что он не преувеличивал и не умалял слухов о войне и, если и принимал к себе в товарищи другого полководца, то в этом случае скорее оказывал снисхождение опасениям других, чем думал об опасности, грозившей ему или государству. «Впрочем, – говорил он, – если мне дают помощника в ведении войны и товарища по власти, то как мог бы я забыть о консуле Публии Деции, столько раз испытанном мною товарище?
[653] Никого из всех более, чем его, я не желаю иметь своим товарищем! С Публием Децием для меня и войска хватит, и никогда не будет слишком много врагов! Если же сотоварищ мой предпочитает этому что-нибудь другое, то дайте мне в помощники Луция Волумния!» И народ, и сенат, и сам сотоварищ Фабия предоставили все это дело на его усмотрение. Когда же Публий Деций заявил о своей готовности идти хоть в Самний, хоть в Этрурию, то проявилась такая радость и раздались такие поздравления, что умам уже заранее представлялась победа, и консулам, казалось, назначена была не война, а триумф.
У некоторых историков я нахожу, что Фабий и Деций отправились в Этрурию тотчас по вступлении в должность консулов, причем не упоминается ни о разделе театра военных действий по жребию, ни об изложенных мною спорах между сотоварищами. Некоторые же не удовольствовались даже изложением этих споров, а прибавили, что претор Аппий заочно клеветал перед народом на консула Фабия, упорно не переставая делать это и в его присутствии, и что между сотоварищами происходил еще другой спор, в котором Деций настаивал на том, чтобы каждый оставался на театре военных действий, доставшемся ему по жребию. Достоверные известия начинаются с того момента, как оба консула отправились на войну.
Впрочем, еще до прибытия консулов в Этрурию галлы-сеноны огромной толпой явились к Клузию с целью напасть на римский легион и на лагерь. Начальствовавший над римским лагерем Сципион, признавая необходимым помочь малочисленности своих воинов выгодной позицией, направил отряд вверх на холм, находившийся между городом и лагерем; но, как естественно в деле, заставшем врасплох, он двинулся, не исследовав хорошенько дорогу к возвышению, которое уже заняли враги, подойдя с другой стороны. Таким образом, легион Сципиона был разбит с тыла и, так как враги напирали со всех сторон, то очутился в окружении. Некоторые писатели сообщают, что римский легион подвергся здесь даже полному уничтожению, так что не осталось даже человека, который бы известил об этом, и что слух о поражении тогда только дошел до консулов, находившихся уже неподалеку от Клузия, когда в виду их появились галльские всадники, которые везли головы убитых ими римлян привязанными к груди лошадей и проткнутыми копьями и, по своему обычаю, выражали радость песнею. Некоторые передают, что то были не галлы, а умбры и что поражение, понесенное римлянами, не было так велико; что окружены были только фуражиры вместе с легатом Луцием Манлием Торкватом, но что претор Сципион пришел к ним из лагеря на помощь; что по возобновлении битвы победители умбры были разбиты, и у них отняли пленных и добычу. Ближе к истине, что поражение это было нанесено галлами, а не умбрами; ибо, как часто в другое время, так в особенности в этом году государство находилось в страхе от грозившего городу нашествия галлов. Итак, кроме того, что на войну отправились оба консула с четырьмя легионами и многочисленной римской конницей, тысячью отборных кампанских всадников, посланных на эту войну, и с войском союзников-латинов, превышавших численностью самое римское войско, кроме всего этого, еще и другие две армии выставлены были против Этрурии невдалеке от города: одна – в области фалисков, другая – на Ватиканском поле. Пропреторы Гней Фульвий и Луций Постумий Мегелл оба получили приказание расположить в этих местах свои лагери.
27. Консулы прибыли к врагам, перешедшим Апеннинский хребет, в область города Сентина и здесь на расстоянии почти четырех миль от них разбили свой лагерь. Затем между врагами начались совещания, и они решили не соединяться всем вместе в одном лагере и не вступать одновременно в битву; к самнитам присоединили галлов, а к этрускам – умбров. Назначили день битвы. Самнитам и галлам поручили битву, а этрускам и умбрам приказали осадить во время самого сражения римский лагерь. Планы эти разрушили трое перебежчиков из Клузия: тихонько ночью пришли они к консулу Фабию и открыли ему намерения врагов. Их отпустили с подарками с тем, чтобы они, лишь только у врагов состоится какое-нибудь новое решение, разузнали о нем и тотчас же донесли. Консулы написали Фульвию и Постумию, чтобы они – первый из области фалисков, а второй с Ватиканского поля – двинули свои войска к Клузию и всеми силами опустошали пределы неприятелей. Слух об этом опустошении заставил этрусков двинуться с территории города Сентина на защиту своих границ. После этого консулы стали настаивать на том, чтобы дать битву в отсутствие этрусков. В продолжение двух дней вызывали они неприятеля на битву; в продолжение двух дней не произошло ничего, достойного рассказа, лишь с той и другой стороны было немного убитых, и только дух воинов воспламенился: они ждали настоящего сражения, до решительной же битвы дело не дошло.
На третий день те и другие со всеми своими войсками вышли на бранное поле. Когда войска стояли готовыми к бою, лань, выгнанная волком из гор, кинулась, убегая от него через поле, между двумя войсками. Затем животные эти побежали в разные стороны: лань направила свой путь к галлам, а волк к римлянам. Волку дали дорогу между рядами, а лань галлы убили. Тогда один из стоявших перед знаменами римских воинов сказал: «Поражение и бегство обратились туда, где вы видите распростертым животное, посвященное Диане; здесь же посвященный Марсу волк-победитель, целый и невредимый, напомнил нам о потомке Марса
[654], о нашем основателе».
