Удавшееся отважное предприятие придало духу самнитам: они не позволяли римлянам не только двинуться далее, но даже и добывать провиант на их полях. Фуражиры ходили за провиантом назад, в мирную область Соры. Слух об этом, еще более тревожный, чем было на самом деле, дошел до Рима и понудил консула Луция Постумия, едва оправившегося от болезни, выступить из города. Но прежде чем выйти, он предписал воинам собраться в Сору, а сам освятил храм Победы
[660], который, в бытность свою курульным эдилом, приказал выстроить на штрафные деньги. После этого он отправился к войску и из-под Соры двинулся в Самний, к лагерю своего товарища. После того как самниты отступили, не надеясь на возможность сопротивления двум армиям, консулы отсюда разошлись в разные стороны опустошать поля и осаждать города.
34. Постумий, приступив к осаде Милионии, сначала пытался взять ее открытой силой и штурмом; затем, мало успевая в этом, он овладел наконец ею при помощи осадных машин и виней, подведенных к стенам. Здесь, уже по взятии города, во всех частях его от четвертого и почти до восьмого часа происходил бой, результат которого долгое время оставался сомнительным. Наконец римляне овладели городом. Самнитов было убито 3200, а в плен помимо прочей добычи взято 4700 человек.
После этого легионы были отведены к Феритру, откуда горожане тихонько ночью вышли через задние ворота со всем своим имуществом, которое можно было унести и увести. Итак, тотчас по прибытии, консул подошел сначала к стенам таким стройным маршем и в таком боевом порядке, как будто бы предстояло такое же сражение, как и под Милионией. Затем, увидев, что в городе мертвая тишина и что ни на стенах, ни на башнях нет ни оружия, ни людей, он стал удерживать воинов, жаждавших напасть на покинутые стены, опасаясь того, как бы они не сделались по своей неосторожности жертвою какого-нибудь тайного коварства. Он велит двум отрядам союзников латинского племени объехать кругом стен и все разузнать. Всадники видят на одной и той же стороне, невдалеке одни от других двое ворот, растворенных настежь, и по дороге из них – следы ночного бегства неприятелей. Затем мало-помалу подъезжают они к воротам и видят, что город безопасно можно пройти напрямик. Они доносят консулу, что город покинут, как это видно по несомненному безлюдью и по свежим следам бегства, а также по множеству вещей, оставленных там и сям во время ночной суматохи. Услыхав об этом, консул ведет войско в обход к той части города, которую осмотрели всадники. Остановившись с войском неподалеку от ворот, он велит пяти всадникам войти в город и, пройдя немного вперед, троим остаться на месте, если они признают это безопасным для себя, а двоим – сообщить ему, что узнают. Когда посланные вернулись и сообщили, что они доходили до такого места, откуда видно было во все стороны, и повсюду замечали тишину и безлюдье, консул тотчас повел когорты налегке в город, а остальным приказал укрепить между тем лагерь. Разломав двери и войдя в дома, воины нашли немногих стариков или больных и такие вещи, которые были оставлены потому, что их трудно было унести. Все они были разграблены. От пленных узнали, что по общему совету жители нескольких окрестных городов решили бежать; что их граждане выступили в первую стражу; и в других городах, вероятно, окажется такое же безлюдье. Слова пленников подтвердились. Консул овладел покинутыми городами.
35. У другого консула, Марка Атилия, война была отнюдь не так легка. Когда он вел легионы к Луцерии, которую, по дошедшим до него слухам, осаждали самниты, на границе ее территории встретился ему неприятель. Тут ожесточение уравняло силы обеих сторон. Битва происходила с переменным счастьем и осталась нерешенной; однако более печальной по своему результату была она для римлян, как потому, что они не привыкли быть побежденными, так и потому, что, удаляясь с поля битвы, они сильнее, чем во время самого сражения, осознали, насколько больше было на их стороне раненых и убитых. Поэтому в лагере произошла такая паника, что если бы она явилась во время самой битвы, то пришлось бы потерпеть страшное поражение. Даже и теперь ночь прошла в тревоге: римляне полагали, что самниты или тотчас же нападут на лагерь, или же придется схватиться с победителями на рассвете.
У врагов было меньше потерь, но мужества не больше. Как только рассвело, они захотели уйти без боя; но для бегства существовала одна только дорога, да и та шла мимо неприятелей. Когда они двинулись по ней, римлянам представилось, что они идут прямо на атаку их лагеря. Консул приказывает воинам взять оружие и следовать за ним за вал, а легатам, трибунам и начальникам союзных войск велит, что каждый должен делать. Все уверяют, что они-то исполнят все, но что воины пали духом. «Вся ночь, – говорили они, – прошла без сна среди стонов раненых и умирающих! Если бы неприятель явился к лагерю до рассвета, то произошла бы такая паника, что воины бежали бы; в настоящую же минуту чувство стыда удерживает их от бегства, но вообще они имеют вид побежденных!» Услыхав это, консул счел нужным сам обойти и ободрить воинов. Подходя к тем, которые медлили взяться за оружие, он бранил их. «К чему медлите, – говорил он им, – и уклоняетесь? Если вы не выйдете из лагеря, то неприятель придет в лагерь, и если не хотите сражаться перед валом, то вам придется сражаться перед вашими палатками! Для того, кто вооружен и сражается, победа сомнительна, а для того, кто обнаженный и без оружия ждет врага, удел – смерть или рабство!» На эту его брань и упреки воины отвечали, что они изнурены вчерашней битвой, что у них не осталось ни капли крови, ни сил, а врагов видна еще большая масса, чем было накануне.
Между тем неприятельское войско приближалось, и римляне уже на более близком расстоянии яснее различали предметы; они уверяли, что самниты несут с собою колья и, без сомнения, окружат лагерь палисадом. Тогда консул стал громко кричать, что потерпеть такой позор и бесславие от самого трусливого неприятеля поистине возмутительно. «Неужели, – говорил он, – мы будем, в довершение всего, еще и окружены в нашем лагере, чтобы лучше позорно умереть от голода, чем, если это необходимо, с доблестью от оружия? Да помогут нам боги, чтобы это было к лучшему! Делайте то, что каждый считает достойным себя! Консул Марк Атилий, если никто другой не последует за ним, и один пойдет на врагов и скорее падет среди знамен самнитских, чем увидит, что римский лагерь обносят палисадом!» Легаты, трибуны, все отряды конницы и центурионы первых рядов одобрили речь консула. Тогда воины, побежденные чувством стыда, лениво берутся за оружие, лениво выходят из лагеря. Длинным и несплошным строем, печальные и почти побежденные идут они на врагов, имевших не более их надежды и мужества. Итак, лишь только самниты завидели римские знамена, как от их авангарда и до арьергарда пронесся крик, что римляне – а этого именно они и боялись – вышли преградить им путь. «Отсюда, – кричали они, – нет никакой дороги даже для бегства: необходимо или пасть здесь, или, положив врагов на месте, уйти по их телам!»
36. Побросав на середину поклажу и вооружившись, они строятся, каждый в своем ряду, в боевой порядок. Уже между двумя войсками оставался небольшой промежуток; они стояли, выжидая, пока противник первый поднимет крик и начнет наступление. Ни те, ни другие не решались на битву. Они разошлись бы в разные стороны целыми и невредимыми, если бы не боялись того, что противник нападет на отступающего. При робком и недружном крике сама собою началась вялая битва между людьми, которые уклонялись от нее и сражались поневоле. Никто не двигался с места. Тогда римский консул, чтобы оживить дело, выслал из строя несколько отрядов конницы. Большая часть всадников попадала с лошадей, другие пришли в замешательство. Тут и из самнитского войска кинулись вперед убивать упавших, и римляне поспешили на выручку своих. После этого битва несколько оживилась; впрочем, самниты кинулись вперед с гораздо большей энергией и в гораздо большем числе, чем римляне; к тому же растерявшиеся всадники сами смяли испуганными лошадьми пришедшие к ним на помощь отряды. Начавшееся отсюда бегство принудило отступить и все римское войско. Уже самниты поражали в спины бегущих, когда консул, проскакав на коне вперед к лагерным воротам и поставив здесь караул из всадников с приказанием считать врагом всякого, кто бы ни подошел к валу, будь то римлянин или самнит, остановил своих, в беспорядке спешивших в лагерь, следующей грозной речью: «Куда идете вы, воины? И здесь найдете вы вооруженных мужей! Пока жив ваш консул, вы войдете в лагерь не иначе как победителями! Итак, выбирайте, с кем предпочитаете сражаться, – с согражданами или с врагами?»
