6. С Сагунтом войны еще не было, но Ганнибал, желая создать предлог для вооруженного вмешательства, уже сеял раздоры между горожанами и соседними племенами, главным образом турдетанами. А так как виновник ссоры предлагал свои услуги и в качестве третейского судьи, и было ясно, что имеется в виду не акт правосудия, а насилие, то сагунтийцы отправили послов в Рим просить помощи для неизбежной уже войны. Консулами были тогда в Риме Публий Корнелий Сципион и Тиберий Семпроний Лонг
[681]. Они ввели послов в сенат и сделали доклад о положении государства; решено было отправить послов в Испанию, чтобы исследовать дела союзников и предоставить им, если они сочтут это уместным, объявить Ганнибалу, чтобы он воздерживался от нападения на Сагунт, как союзный с римским народом город, а затем отправиться в Карфаген, что в Африке, и доложить там о жалобах союзников римского народа. Не успели еще послы оставить Рим, как уже прибыло известие – раньше, чем кто-либо мог ожидать, – что осада Сагунта началась. Тогда дело было вторично доложено сенату. Одни требовали, чтобы Испания и Африка были назначены провинциями консулам и чтобы Рим начал войну и на суше, и на море; другие – чтобы вся война была обращена против Испании и Ганнибала. Но раздались и такие голоса, что такое дело нельзя затевать так опрометчиво, что следует сначала обождать, какой ответ принесут послы из Испании. Это мнение показалось самым благоразумным и одержало верх; тем скорее послы Публий Валерий Флакк и Квинт Бебий Тамфил были отправлены в Сагунт к Ганнибалу. В случае если бы Ганнибал не прекратил военных действий, они должны были оттуда проследовать в Карфаген и потребовать выдачи самого полководца для наказания за нарушение договора.
7. Но пока в Риме занимались этими приготовлениями и совещаниями, Сагунт уже подвергся крайне ожесточенной осаде. Это был самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря. Основатели его были родом, говорят, из Закинфа; к их дружине присоединились и некоторые рутулы из Ардеи. В скором времени город значительно разбогател, благодаря выгодной морской торговле, плодородию местности, быстрому росту населения, а также и строгости нравов; лучшее доказательство последней – верность, которую они хранили союзникам до самой гибели. Ганнибал, вторгнувшись с войском в их пределы, опустошил, насколько мог, их поля и затем, разделив свои силы на три части, двинулся к самому городу. Его стена одним углом выходила на долину более ровную и открытую, чем остальные окрестности; против него решил он направить винеи, чтобы с их помощью подвезти к стене таран. Издали действительно местность показалась достаточно удобной, чтобы повести по ней винеи; но как только надо было пустить их в ход, дело пошло очень неудачно. Возвышалась огромных размеров башня, да и стена, ввиду ненадежности самой местности, была возведена на бóльшую против остального ее протяжения вышину; к тому же и избранная молодежь оказывала наиболее деятельное сопротивление именно там, откуда угрожало наиболее опасности и тревоги. На первых порах защитники ограничивались тем, что производимой по врагу стрельбою держали его на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало-мальски надежного окопа; но со временем стрелы стали уже сверкать не только со стен и с башен – у осаждаемых хватило духу делать вылазки против неприятельских пикетов и сооружений. В этих беспорядочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтийцев. Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизившийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что винеи и фортификационные работы едва не были покинуты.
8. Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней довольствовались одной блокадой города, чтобы дать ране полководца время зажить. В продолжение этого промежутка сражений не происходило, но с той и с другой стороны безостановочно работали над окопами и укреплениями. Поэтому, когда вновь приступили к военным действиям, борьба была еще ожесточеннее; а так как на многих местах едва было возможно работать, то направили винеи и повезли тараны против нескольких частей стены одновременно. На стороне пунийцев было значительное численное превосходство – по достоверным сведениям, их было под оружием до полутораста тысяч, – горожане же, будучи принуждены разделиться на много частей, чтобы наблюдать за всем и всюду принимать меры предосторожности, чувствовали недостаток в людях. И вот тараны ударили в стены; вскоре там и сям началось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укреплений обнажили город – обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена до тех пор служила оплотом для обеих. Притом эта битва ничуть не походила на те беспорядочные стычки, какие обыкновенно происходят при осадах городов, когда выбор времени зависит от расчетов одной только стороны. Воины выстроились надлежащим образом в ряды среди развалин стен на узкой площади, отделяющей одну линию домов от другой, словно на открытом поле. Одних воодушевляла надежда, других – отчаяние; Пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только немного поднатужиться; сагунтийцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь – единственный оплот их обнаженной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное им место не было занято врагом. И чем больше было остервенение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало или в человека, или в его щит. А копьем сагунтийцев была фаларика с круглым сосновым древком; только конец, где помещалось железо, был четырехгранным, как у дротика; этот конец обвертывался паклей и смазывался смолой. Наконечник был длиною в три фута и мог вместе со щитом пронзить и человека. Но и помимо того, фаларика была ужасным оружием даже в тех случаях, когда оставалась в щите и не касалась тела; среднюю ее часть зажигали, прежде чем метать, и загоревшийся огонь разрастался в силу самого движения; таким образом, воин был принужден бросать свой щит и встречать следующие удары открытою грудью.
9. Сражение долгое время оставалось нерешительным; вследствие этого сагунтийцы, видя неожиданный успех своего сопротивления, воспрянули духом, и Пуниец, не сумевший довершить свою победу, показался им как бы уже побежденным. И вот горожане внезапно подымают крик, оттесняют врага к развалинам стен, затем, пользуясь его неловким положением и малодушием, прогоняют его и оттуда и, наконец, в стремительном бегстве гонят его до самого лагеря. Тем временем Ганнибала извещают о прибытии римского посольства. Он посылает к морю людей и велит сказать послам, что для них доступ к нему среди оружия стольких необузданных племен небезопасен, сам же он в такое критическое время не признает возможным давать им аудиенцию. Было, однако, ясно, что, не будучи допущены к нему, они тотчас же отправятся в Карфаген. Поэтому он послал к представителям Баркидской партии гонцов с письмами, в которых приглашал их подготовить друзей к предстоящим событиям, чтобы противники не имели возможности сделать какие бы то ни было уступки Риму.
