10. По этой причине и эта вторая часть миссии римских послов оказалась одинаково тщетной и безуспешной; вся разница состояла в том, что их все-таки допустили и выслушали. Один только Ганнон выступил защитником договора, имея против себя весь сенат; благодаря уважению, которым он пользовался, его речь была выслушана в глубоком молчании. Взывая к богам, посредникам и свидетелям договоров, он заклинал сенат не возбуждать, вместе с сагунтийской войной, войны с Римом. «Я заранее предостерегал вас, – сказал он, – не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну; не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один потомок крови и имени Барки. Но вы отправили к войскам юношу, пылающего страстным желанием завладеть царской властью и видящего только одно средство к тому – возбуждать одну войну за другой, чтобы постоянно окружать себя оружием и легионами. Вы дали пищу пламени, вы своей рукой зажгли тот пожар, в котором вам суждено погибнуть. Теперь ваши войска, вопреки договору, осаждают Сагунт; вскоре Карфаген будет осажден римскими легионами под предводительством тех самых богов, которые и в прошлую войну дали им наказать нарушителей договора. Неужели вы не знаете врага, не знаете самих себя, не знаете счастья обоих народов? Ваш бесподобный главнокомандующий не пустил в свой лагерь послов, которые от имени наших союзников пришли заступиться за наших же союзников; международное право, как видно, для него не существует. Они же, будучи изгнаны из того места, куда принято допускать даже послов врага, пришли к нам; опираясь на договор, они требуют удовлетворения. Они довольствуются выдачей одного только виновника для совершения суда над ним, давая нам этим возможность сложить с себя ответственность. Но чем умереннее и мнительнее поступают они до начала войны, тем настойчивее, боюсь я, и строже будут они действовать, когда война будет начата. Подумайте об Эгатских островах и об Эрике, подумайте о том, что вы претерпели на суше и на море в продолжение двадцати четырех лет! А вождем ведь был тогда не ваш молодчик, а его отец, сам Гамилькар, второй Марс, как эти люди его называют. Но мы поплатились за то, что вопреки договору покусились на Тарент, на италийский Тарент
[682], точно так же, как теперь мы покушаемся на Сагунт. Боги победили людей; вопрос о том, который народ нарушил договор, – вопрос, о котором мы много спорили на словах, – был решен исходом войны, справедливым судьей: он дал победу тем, за кем было право. К Карфагену двигает Ганнибал теперь свои винеи и башни, стены Карфагена разбивает таранами; развалины Сагунта – да будут лживы мои прорицания! – обрушатся на нас. Войну, начатую с Сагунтом, придется вести с Римом. Итак, спросят меня, нам следует выдать Ганнибала? Я знаю, что в отношении к нему мои слова не очень вески вследствие моей вражды с его отцом. Но ведь и смерти Гамилькара я радовался потому, что, останься он жив, мы уж теперь воевали бы с римлянами; точно так же я и этого юношу потому ненавижу так страстно, что он, подобно фурии, разжег эту войну. По моему мнению, его не только следует выдать как очистительную жертву за нарушение договора, но даже если бы никто не требовал его, то и тогда его следовало бы увезти куда-нибудь за последние пределы земель и морей, заточить его в таком месте, откуда бы ни имя его, ни весть о нем не могла дойти до нас, где бы он не имел никакой возможности тревожить наш мирный город. Итак, мое мнение таково: следует тотчас же отправить посольство в Рим, чтобы выразить римскому сенату наши извинения; другое посольство должно приказать Ганнибалу отвести войско от Сагунта и затем, в удовлетворение договору, выдать его самого римлянам; наконец, я требую, чтобы третье посольство было отправлено в Сагунт для возмещения убытков жителей».
11. Когда Ганнон кончил, никто не счел нужным ответить ему речью; до такой степени весь сенат, за немногими исключениями, был предан Ганнибалу. Замечали только, что он говорил с еще большим раздражением, чем римский посол Валерий Флакк. Затем римлянам дали такого рода ответ: войну начали сагунтийцы, а не Ганнибал, и Рим поступил бы несправедливо, жертвуя ради Сагунта своим старинным союзником – Карфагеном.
Пока римляне тратят время на отправление посольств, Ганнибал дал своим воинам, измученным и битвами, и работами по фортификации, несколько дней для отдыха, расположив пикеты для охраны виней и других сооружений; тем временем он возбуждал в них то гнев против врагов, то надежду на награды и этим воспламенял их отвагу. Когда же он в обращении к войску объявил, что по взятии города добыча достанется воинам, все они до такой степени воспылали рвением, что если бы сигнал к наступлению был дан тотчас же, то никакая сила, казалось, не могла бы противостоять им. Что же касается сагунтийцев, то и они приостановили военные действия, не подвергаясь нападениям и не нападая сами в продолжение нескольких дней; зато они не предавались отдыху ни днем, ни ночью, пока не возвели новой стены с той стороны, где разрушенные укрепления открыли врагу доступ в город. Вслед за тем им пришлось выдержать новый приступ, многим ожесточеннее прежнего. Они не могли даже знать, куда им прежде всего обратиться, куда направить свои главные силы: отовсюду неслись самые разнородные крики. Сам Ганнибал руководил нападением с той стороны, где везли передвижную башню, превосходящую вышиной все укрепления города. Когда она была подвезена и под действием катапульт и баллист, расположенных по всем ее этажам, стена опустела, тогда Ганнибал, считая время удобным, послал приблизительно пятьсот африканцев с топорами разбивать нижнюю часть стены. Это не представляло особой трудности, так как скважины не были залиты известкой, при помощи которой бут мог бы окрепнуть в одну прочную массу, а были залеплены глиной, наподобие старинных построек. Вследствие этого стена рушилась на гораздо большем пространстве, чем то, на котором она непосредственно подвергалась ударам, и через образовавшиеся проломы отряды вооруженных вступали в город. Им удалось даже завладеть одним возвышением; снесши туда катапульты и баллисты, они окружили его стеной, чтобы иметь в самом городе укрепленную стоянку наподобие грозной твердыни.
И сагунтийцы, в свою очередь, соорудили внутреннюю стену для защиты той части города, которая не была еще взята. Обе стороны одновременно и сражаются, и работают; но, будучи принуждены отодвигать защищаемую черту все более и более внутрь города, сагунтийцы сами с каждым днем делали его меньше и меньше. В то же время недостаток во всем необходимом становился вследствие продолжительности осады все ощутимее, а надежда на помощь извне слабела; римляне, единственный народ, на который они уповали, были далеко, а вся земля кругом была во власти врага. Все же некоторым облегчением в их удрученном положении был внезапный поход Ганнибала на оретанов и карпетанов
[683]. Эти два народа, возмущенные строгостью производимого среди них набора, захватили Ганнибаловых вербовщиков и были, по-видимому, не прочь отпасть; но, пораженные быстрым нашествием Ганнибала, они отказались от своей попытки.
