12. А осада Сагунта велась тем временем ничуть не медленнее, так как Магарбал, сын Гимилькона, которого Ганнибал оставил начальником, действовал с такой энергией, что ни свои, ни враги не замечали отсутствия главнокомандующего. Он дал врагу несколько успешных сражений и с помощью трех таранов разрушил часть стены; когда Ганнибал вернулся, он мог показать ему свежие развалины на протяжении всей новой черты. Тотчас же Ганнибал повел войско против самой крепости; произошло ожесточенное сражение, в котором пало много людей с обеих сторон, но часть крепости была все-таки взята.
Тогда два человека, сагунтиец Алкон и испанец Алорк, сделали попытку примирить враждующие стороны – правда, без особой надежды на успех. Алкон, без ведома сагунтийцев, вообразив, что его просьбы сколько-нибудь помогут делу, ночью перешел к Ганнибалу; но, видя, что слезы никакого впечатления не производят, что Ганнибал, как и следовало ожидать от победителя врага, ставит ужасные условия, он, из посредника превратившись в перебежчика, остался у врага; по его мнению, тот, кто осмелился бы предлагать сагунтийцам мир на таких условиях, был бы убит ими. Требования же состояли в следующем: сагунтийцы должны были дать турдетанам полное удовлетворение, передать все золото и серебро врагу и, взяв с собою лишь по одной одежде на человека, покинуть город, чтобы поселиться там, где прикажет Пуниец. Но между тем как Алкон утверждал, что сагунтийцы никогда не примут этих условий, Алорк заявил, что душа человека покоряется там, где все средства к сопротивлению истощены, и взялся быть истолкователем условий предлагаемого мира; он служил тогда в войске Ганнибала, но считался, согласно постановлению сагунтийцев, соединенным с ними союзом дружбы и гостеприимства. И вот он открыто передает свое оружие сторожевому пикету неприятелей и проходит их укрепления; по его собственному желанию его ведут к начальнику Сагунта. Тотчас же сбежалось к нему множество людей всех сословий; но начальник, удалив толпу посторонних, ввел Алорка в сенат. Там он произнес такую речь.
13. «Если бы ваш согражданин Алкон, отправившийся к Ганнибалу просить его о мире, исполнил свой долг и принес вам условия, которые ставит Ганнибал, то я счел бы излишним приходить к вам – не то послом Ганнибала, не то перебежчиком. Но так как он, по вашей ли или по своей вине, остался у врагов – по своей, если его боязнь была притворной, по вашей же, если у вас действительно подвергается опасности тот, кто говорит вам правду, – то я, в силу старинного союза гостеприимства с вами, решился отправиться к вам, чтобы вы знали, что еще возможность для вас – на известных условиях – спасти себя и заключить мир. А что все мои слова к вам подсказаны мне исключительно заботою о вас, а не какими бы то ни было посторонними расчетами, – доказательством тому да будет один тот факт, что я никогда не обращался к вам с предложениями о мире, пока вы или могли сами сопротивляться собственными силами, или надеялись на помощь со стороны римлян. Теперь же, когда надежда на римлян оказалась тщетной, ваше же оружие и ваши стены уже не служат вам защитой, я явился к вам с условиями мира, не выгодного, но необходимого. Но этот мир возможен только в том случае, если вы согласны выслушать его условия в сознании, что вы побеждены, и что Ганнибал ставит их в качестве победителя, если вы, памятуя, что победителю принадлежит все, согласны считать подарком то, что он оставляет вам, а не потерей то, что он у вас отнимает. Итак, он отнимает у вас город, который и без того уже в его власти, будучи в значительной части разрушен и почти весь взят им; зато он оставляет вам землю, предоставляя себе указать вам место для основания нового города. Сверх того он требует, чтобы вы передали ему все золото и серебро, находящиеся как в общественной казне, так и у частных лиц; зато он обеспечивает вам жизнь, честь и свободу, как вашу собственную, так и ваших жен и детей, – если вы согласны оставить Сагунт без оружия, взяв по две одежды на человека
[684]. Таков приказ победителя-врага, таков же и совет – совет тяжкий и грустный – нашего духа-хранителя. Я, со своей стороны, не теряю надежды, что Ганнибал, видя вашу покорность, несколько умерит свои требования; но и теперь я полагаю, что лучше подчиниться им, чем допустить, чтобы враг по праву войны убивал вас и перед вашими глазами хватал и волочил ваших жен и детей».
14. Между тем толпа, желая слушать речь Алорка, мало-помалу окружила палату, и сенат с народом составлял уже одно сборище. Вдруг сановники города, прежде чем Алорку мог быть дан ответ, отделились от сената, начали сносить на площадь все золото и серебро, как общинное, так и свое собственное, и, поспешно разведя огонь, бросили его туда, причем многие из них сами бросались в тот же огонь. Но вот в то время, когда страх и смятение, распространившиеся вследствие этого отчаянного поступка по городу, еще не улеглись, – раздался новый шум с крепости: после долгих усилий врагов обрушилась наконец башня, и когорта пунийцев, ворвавшаяся через образовавшийся пролом, дала знать полководцу, что город врагов покинут обычными караулами и пикетами. Тогда Ганнибал, решившись немедленно воспользоваться этим обстоятельством, со всем своим войском напал на город. В одно мгновение Сагунт был взят; Ганнибал дал приказ, чтобы все взрослые были убиваемы. Приказание это было жестоко, но исход дела как бы оправдал его. Действительно, возможно ли было пощадить хоть одного из этих людей, которые, частью запершись вместе со своими женами и детьми, сами подожгли дома, в которых находились, частью же бросались с оружием в руках на врага и дрались с ним до самой смерти.
15. Город был взят с несметной добычей. Многое, правда, было испорчено нарочно самими владельцами; правда и то, что ожесточенные воины резали всех, редко различая взрослых и малолетних, и что пленники были добычей самих воинов. Все же не подлежит сомнению, что при продаже ценных вещей выручили значительную сумму денег и что много дорогой утвари и материи было послано в Карфаген.
По свидетельству некоторых, Сагунт пал через восемь месяцев, считая с начала осады, затем Ганнибал удалился на зимние квартиры в Новый Карфаген, а затем через пять месяцев после своего выступления из Карфагена прибыл в Италию. Если это так, то Публий Корнелий и Тиберий Семпроний не могли быть теми консулами, к которым в начале осады были отправлены сагунтийские послы, и вместе с тем теми, которые сразились с Ганнибалом, один на реке Тицин, а оба, несколько времени спустя, на Требии. Или все эти промежутки были значительно короче, или же в начале консульства Публия Корнелия и Тиберия Семпрония приходилось не начало осады, а взятие Сагунта; допустить же, что сражение на Требии произошло в год Гнея Сервилия и Гая Фламиния [217 г.], невозможно, так как Гай Фламиний вступил в консульскую власть в Аримине, будучи избран под председательством консула Тиберия Семпрония, который явился в Рим ради консульских выборов уже после сражения на Требии, а затем, когда комиции состоялись, отправился обратно к войску на зимние квартиры.
