Относительно переправы слонов, полагаю я, предлагались различные планы; по крайней мере, источники на этот счет не согласны. По иным, они предварительно все были собраны на берегу; затем самый сердитый из них, будучи приведен в ярость своим провожатым, бросился за ним; провожатый бежал в воду, слон последовал за ним туда и своим примером увлек все стадо; если же животные попадали в глубокие места и теряли брод, то само течение реки относило их к другому берегу. По более достоверным известиям, они были перевезены на плотах; действительно, такая мера, если бы пришлось затевать дело теперь, показалась бы более безопасной, а потому она и в данном случае, где идет речь о делах прошлого, внушает больше доверия. Плот длиною в двести футов, а шириною в пятьдесят был прикреплен на берегу так, чтобы он вдавался в реку, а чтобы его не отнесло течением вниз, его привязали крепкими канатами к той части берега, которая была выше. Затем его, наподобие моста, покрыли землею, чтобы животные смело взошли на него, как на твердую почву. К этому плоту привязали другой, одинаковой с первым ширины, а длиною в сто футов, приспособленный к переправе через реку. Тогда слонов погнали по первому плоту, как по дороге, причем самок пустили вперед; когда же они перешли на прикрепленный к нему меньший плот, тотчас же канаты, которыми он был не особенно прочно соединен с первым, были развязаны и несколько легковых судов повлекло его к другому берегу. Высадив первых, вернулись за другими и перевезли и их. Они шли совершенно бодро, пока их вели как бы по сплошному мосту; но когда один плот был отвязан от другого и их вывезли на середину реки, тут они обнаружили первые признаки беспокойства. Они сплотились в одну кучу, так как крайние как можно дальше отходили от воды, и дело не обошлось без некоторого замешательства; но наконец под влиянием самого страха, когда они увидели себя окруженными водой, водворилось спокойствие. Некоторые, правда, взбесились и упали в воду; но и они, вследствие своей тяжести, не теряли равновесия, а только сбросили провожатых, а затем мало-помалу, отыскав брод, вышли на берег.
29. Во время переправы слонов Ганнибал послал 500 нумидийских всадников по направлению к римскому лагерю разведать, где находится враг, много ли у него войска и что он замышляет. С этим отрядом конницы столкнулись те 300 римских всадников, которые, как я сказал выше, были посланы вверх от устья Родана. Схватились они с гораздо бóльшим ожесточением, чем можно было ожидать от таких немногочисленных отрядов; не говоря уже о ранах, даже потеря убитыми была почти одинакова на обеих сторонах, и только испугу и бегству нумидийцев римляне, находившиеся в крайнем изнеможении, были обязаны победой. Победителей пало до 160, и притом не все римляне, а частью галлы; побежденных более 200. Таково было начало войны и вместе с тем знамение ее конечного исхода: оно предвещало, что, хотя вся война и кончится благополучно для римлян, но что победа будет стоить им потоков крови и последует только после долгой нерешительной борьбы.
После такого-то исхода дела каждый отряд вернулся к своему полководцу. Корнелий не знал, на что решиться, и постановил действовать сообразно с решениями и начинаниями врага; но и Ганнибал колебался, продолжать ли ему путь в Италию или сразиться с тем римским войском, которое первое вышло к нему навстречу. Прибытие послов от боев и их царька Магала заставило его отказаться от мысли дать сражение теперь же. Они предложили ему быть его проводниками и товарищами в опасностях, но убеждали его напасть на Италию с неослабленным еще войском, не тратя своих сил в других местах. Войско, напротив, хотя и боялось врага, – память о первой войне не успела еще изгладиться, – но еще более боялось бесконечного похода и главным образом Альп; о последних они знали только по молве, и они казались им, как людям неопытным по этой части, чем-то ужасным.
30. Ввиду этого настроения войска Ганнибал, решившись поспешно продолжать поход в Италию, созвал воинов на сходку и различными средствами, то пристыжением, то ободрением, старался действовать на их умы. «Какой странный ужас, – сказал он, – объял внезапно ваши неустрашимые доселе сердца? Не вы ли сплошными победами ознаменовали свою долголетнюю службу и не раньше покинули Испанию, чем подчинили власти Карфагена все народы и земли, которые лежат между обоими морями? Не вы ли, негодуя на римлян за их требование, чтобы все те, кто осаждал Сагунт, были им выданы, как преступники, перешли Ибер, чтобы стереть их имя с лица земли и вернуть свободу народам земного круга? И никому из вас не казался тогда слишком долгим задуманный путь от заката солнца до его восхода; теперь же, когда большая часть дороги уже за вами, когда вы перешли лесистые ущелья Пиренеев среди занимающих их диких народов, когда вы переправились через широкий Родан при сопротивлении стольких тысяч галлов и в борьбе с течением самой реки, когда перед вашими глазами возвышаются Альпы, другой склон которых именуется уже Италией, – теперь вы в изнеможении останавливаетесь у самых ворот неприятельской земли? Да что же такое Альпы, по-вашему, как не высокие горы? Допустим, что они выше Пиренейского хребта; но нет, конечно, такой земли, которая бы упиралась в небо и была бы непроходимой для человеческого рода. Альпы же населены людьми, возделываются ими, производят животных и доставляют им корм; вот эти самые послы, которых вы видите, – не на крыльях же они поднялись на воздух, чтобы перелететь через Альпы. Доступны они небольшому числу людей; будут доступны и войскам. Предки этих послов не были исконными жителями Италии, а пришельцами, не раз переходили они эти самые Альпы громадными толпами с женами и детьми, как это делают переселенцы, и не подверглись никакой опасности. Неужели же для воина, у которого ничего с собою нет, кроме оружия, могут быть непроходимые и непреодолимые места? Сколько опасностей, сколько труда перенесли вы в продолжение восьми месяцев, чтобы взять Сагунт! Возможно ли, чтобы теперь, когда цель вашего похода – Рим, столица мира, какая бы то ни было местность казалась вам слишком дикой и слишком крутой и заставила вас остановиться? А некогда ведь галлы завладели тем городом
[699], к которому вы, пунийцы, не считаете возможным даже подойти. Выбирайте поэтому одно из двух: или сознайтесь, что вы уступаете отвагой и доблестью тому племени, которое вы столько раз в это последнее время побеждали, или же вдохновитесь решимостью признать поход конченым не раньше, чем когда вы будете стоять на той равнине
[700], что между Тибром и стенами Рима!»
31. Убедившись, что его воины воодушевлены этим обращением, Ганнибал велит им отдохнуть некоторое время, а затем готовиться в путь.
На следующий день он отправился вверх по берегу Родана по направлению к Центральной Галлии, не потому чтобы это был кратчайший путь к Альпам
[701], но полагая, что чем дальше он отойдет от моря, тем труднее будет римскому полководцу преградить ему путь; дать же ему битву он желал не раньше, как после прибытия в Италию. После четырех дней пути он достиг так называемого Острова; это – имя той местности, где реки Изара и Родан, берущие начало в разных группах Альп, охватывают известную часть равнины и затем сливаются; этим-то средним между обеими реками полям и дано имя Острова. Недалеко отсюда живут аллоброги, уже в те времена один из первых галльских народов, как по могуществу, так и по славе. Тогда у них были междоусобицы: два брата спорили из-за царской власти. Старшего брата, по имени Браней, который уже правил страной до тех пор, пытался свергнуть с престола меньший брат, окружив себя толпою молодежи, которая, хотя и не имела на своей стороне права, но силой превосходила противников. Присутствие Ганнибала пришлось аллоброгам как нельзя более кстати, и они поручили ему решение этого спора. Сделавшись, таким образом, третейским судьею по вопросу о царстве, Ганнибал, убедившись, что этого желают старцы и сановники, вернул власть старшему брату. За эту услугу его снабдили съестными припасами и вообще всем, в чем он нуждался, главным же образом одеждой: известные своими морозами Альпы заставляли заботиться о ней.
