62. В Риме и его окрестностях много тревожных знамений или действительно было замечено в эту зиму, или же – как это обыкновенно бывает, коль скоро умы объяты суеверным страхом, – о них только доносили в большом числе, и рассказчикам слепо верили. В числе прочих, передают, будто шестимесячный ребенок свободных родителей на Овощном рынке крикнул «Триумф!»; на Бычьем рынке бык сам собою взобрался на третий этаж и бросился оттуда, испуганный тревогой, которую подняли жильцы; на небе показались огненные изображения кораблей; в храм Надежды, что на Овощном рынке, ударила молния; в Ланувии копье шевельнулось
[737], и ворон влетел в храм Юноны и сел как раз на ложе богини; в окрестностях Амитерна во многих местах показались издали привидения в белом саване, но ни с кем не повстречались; в Пицене шел каменный дождь; в Цере вещие дощечки
[738] утончились; в Галлии волк выхватил у караульного меч из ножен и унес его. Относительно прочих знамений определено, чтобы децемвиры справились в Сивиллиных книгах; по поводу же каменного дождя в Пицене было объявлено девятидневное празднество. По истечении его приступили к другим очистительным обрядам, в которых приняли участие почти все граждане. Прежде всего было произведено очищение города; богам, по постановлению децемвиров, заклали известное число взрослых животных; в Ланувии поднесли Юноне дар из сорока фунтов золота; а замужние женщины посвятили Юноне на Авентине медную статую; в Цере, где вещие дощечки утончились, были объявлены лектистернии и вместе с тем молебен Фортуне на горе Альгид; также и в Риме были объявлены лектистернии Юности и молебен в храме Геркулеса для определенных участков, а затем для всего народа молебствие во всех храмах. Гению
[739] было заклано пять взрослых животных, и сверх того определяли, чтобы претор Гай Атилий Серран произнес обеты на случай, если бы положение государства не изменилось к худшему в течение следующих десяти лет. Эти обряды и обеты, совершенные и произнесенные по откровению Сивиллиных книг, в значительной степени успокоили взволнованные религиозным страхом умы.
63. Фламиний, один из предназначенных консулов, получив по жребию зимовавшие в Плацентии легионы, послал консулу при письме приказ, чтобы это войско к мартовским идам
[740] стояло лагерем в Аримине. Он действительно намеревался вступить в должность там, в провинции, помня о своих старинных спорах с сенатом в бытность свою трибуном, а позже и консулом, когда у него сначала хотели отнять консульство, а затем триумф
[741]; к тому же ненависть к нему сенаторов увеличилась по поводу нового закона, предложенного народным трибуном Гаем Клавдием против воли сената и при содействии одного только Гая Фламиния из среды сенаторов – чтобы никто из сенаторов или сыновей сенаторов не владел морским кораблем вместимостью свыше трехсот амфор
[742]. Эта вместимость считалась законодателем достаточной для ввоза в город из деревни предметов потребления; торговля же признавалась для сенаторов, безусловно, позорной. Закон этот, поднявший очень много шуму, доставил Фламинию, который отстаивал его, ненависть знати, но зато любовь народа и, таким образом, вторичное консульство. Ввиду этого он стал опасаться, как бы его не пожелали задержать в городе вымышленными ауспициями, откладыванием Латинского празднества
[743] и другими помехами, которыми обыкновенно пользовались против консулов, и поэтому под предлогом поездки в качестве частного лица тайком уехал в свою провинцию. Когда об этом узнали, негодование сенаторов, и без того уже сильное, еще возросло. «Гай Фламиний, – говорили они, – ведет войну уже не с одним только сенатом, но и с бессмертными богами. Еще прежде он, выбранный консулом при зловещих ауспициях, отказал в повиновении богам и людям, когда они отзывали его с самого поля битвы; теперь он, помня о своей тогдашней непочтительности, бегством уклонился от обязанности произнести в Капитолии торжественные обеты. Он не пожелал в день вступления своего в должность помолиться в храме Юпитера Всеблагого Всемогущего, увидеть кругом себя собранный для совещания сенат, который его ненавидит и ему одному ненавистен, назначить день Латинского празднества и совершить на горе торжественное жертвоприношение Юпитеру Латиарису; не пожелал, после ауспиций, отправиться на Капитолий для произнесения обетов и затем в военном плаще, в сопровождении ликторов, уехать в провинцию. Он предпочел отправиться наподобие какого-нибудь маркитанта, без знаков своего достоинства, без ликторов, украдкой, как будто он удалялся в изгнание. По-видимому, ему показалось более соответствующим величию своей власти вступить в должность в Аримине, чем в Риме, надеть порфировый плащ в каком-нибудь постоялом дворе, чем у богов своего очага!» Все решили, что его следует – честью ли или силой – вернуть и заставить сначала лично исполнить все обязанности перед богами и людьми, а затем уже отправиться к войску и в провинцию. Послами (постановлено было отправить таковых) избраны были Квинт Теренций и Марк Антистий; но их слова так же мало подействовали на него, как в его первое консульство письмо сената.
Через несколько дней он вступил в должность; но, когда он приносил жертву, телец, раненый уже, вырвался из рук священнослужителей и обрызгал своей кровью многих из присутствовавших; вдали же смятения и тревоги было еще больше, так как не знали, в чем причина испуга. Многие видели в этом предзнаменовании большие ужасы. Затем он принял два легиона от прошлогоднего консула Семпрония и два от претора Гая Атилия
[744] и повел свое войско по горным тропинкам Апеннин в Этрурию.
