23. Такие события происходили в Испании во второе лето Пунической войны, между тем как в Италии благоразумная медлительность Фабия произвела некоторый перерыв в поражениях, наносимых римлянам. Но насколько эта осторожность Фабия сильно беспокила Ганнибала (так как он видел, что римляне выбрали наконец главнокомандующим такое лицо, которое ведет войну не наудачу, но разумно), настолько она же внушала презрение как вооруженным, так равно и мирным гражданам, особенно после того, как, в отсутствие диктатора, вследствие легкомыслия начальника конницы дано было сражение, правильнее сказать, с радостным, чем со счастливым исходом. Два обстоятельства еще более усилили ненависть к диктатору, одно – возникшее вследствие коварства и хитрости Ганнибала: когда перебежчики показали ему усадьбу диктатора, он приказал все окрестности сровнять с землей, а только на усадьбе диктатора воздержаться от меча, огня и всякого насилия, так что это могло казаться наградой за какое-то тайное соглашение; второе обстоятельство – поступок самого Фабия, сначала, может быть, возбуждавший сомнение, так как он не обождал утверждения сената, а в конце концов послуживший ему, несомненно, к величайшей славе его. При обмене пленных между вождями римским и пунийским состоялось соглашение, как и в Первую Пуническую войну, чтобы та сторона, которая больше получит, чем даст, представила за воина два с половиной фунта серебра. Так как римский вождь получил пленных на 247 человек более, чем пунийский, а между тем сенат, мнение которого не было предварительно спрошено, медлил отпуском следовавшей за них суммы, хотя вопрос об этом неоднократно поднимался, – то диктатор, отправив в Рим сына Квинта, продал свою усадьбу, не тронутую врагом, и исполнил на собственный счет обещание, данное им от имени государства.
Ганнибал находился в лагере перед стенами Гереония, который он взял и сжег, оставив значительное число построек, чтобы пользоваться ими как житницами. Оттуда он посылал две трети своего войска для заготовления провианта, а с третьей частью, состоявшей из легковооруженных, сам оставался в лагере, как для прикрытия его, так и для наблюдения, чтобы с какой-нибудь стороны не произошло нападения на фуражиров.
24. Римское войско в то время находилось в Ларинской области; во главе его стоял начальник конницы Минуций, так как диктатор, как было сказано раньше, отправился в Рим. Впрочем, лагерь, который раньше находился на высокой горе и на безопасном месте, уже переведен был на равнину; Минуций, сообразно со своим характером, стал замышлять более смелые планы, чтобы произвести нападение или на рассеявшихся фуражиров, или на сам лагерь, так как он был оставлен с незначительным гарнизоном. Да и от Ганнибала не скрылось, что с переменой вождя переменится и способ ведения войны и что враги поведут дело скорее с большей смелостью, чем с большей осмотрительностью. Между тем он сам – чему менее всего можно было бы поверить, ввиду особенной близости врага – отпустил для заготовки провианта треть воинов, удержав две трети в лагере. Затем сам лагерь он перенес ближе к врагу почти на две мили от Гереония на холм, видимый для врага, с целью показать ему, что он очень заботится о защите фуражиров, на случай если бы они подвергались какому-нибудь нападению; еще ближе к неприятелю Ганнибал увидел холм, возвышавшийся над самым лагерем римлян; для занятия этой возвышенности тайно ночью были посланы нумидийцы, и они взяли ее, потому что, пойди они открыто днем, – враг несомненно предупредил бы их, воспользовавшись кратчайшей дорогой. Презирая многочисленность тех, которые заняли это место, римляне на другой день прогнали их и сами перенесли туда свой лагерь. Тогда, конечно, валы находились на незначительном расстоянии друг от друга, да и это пространство почти все было занято римским войском; одновременно с этим из задних ворот римского лагеря, чтобы не видно было из лагеря Ганнибала, была выслана конница с легковооруженным отрядом на фуражиров, обратила их в бегство и произвела избиение рассеявшихся неприятелей на значительном пространстве. И Ганнибал не осмелился сразиться, потому что при такой малочисленности он с трудом мог защитить лагерь, если бы его стали осаждать; тогда он начал вести войну по способу Фабия – часть войска отсутствовала, так как уже ощущался недостаток в съестных припасах, – а именно: оставался на одном месте и медлил, да и воинов своих возвратил в прежний лагерь, который находился перед стенами Гереония. Некоторые историки передают, что произошло и регулярное сражение, и оба войска сошлись друг с другом; при первом столкновении пунийцы были поражены и прогнаны до самого лагеря; оттуда они внезапно сделали вылазку и навели ужас на римлян, но затем, вследствие вмешательства самнита Децимия Нумерия, сражение было возобновлено. Он по происхождению и богатству был первым лицом не только в Бовиане, откуда был родом, но и во всем Самнии; когда по приказанию диктатора он вел в лагерь 8000 пехоты и 500 всадников и показался в тылу Ганнибала, то оба войска приняли это за новое подкрепление, идущее с Квинтом Фабием из Рима. Ганнибал, опасаясь еще какой-нибудь засады, отступил со своими, а римляне преследовали его и при помощи самнита овладели в тот день двумя укреплениями; врагов пало 6000, а римлян чуть более 5000; хотя урон был почти одинаков, однако в Рим пришло известие о блистательной победе вместе с еще более хвастливым письмом начальника конницы.
25. Об этом событии весьма часто толковали и в сенате, и в народном собрании. При радостном настроении государства один только диктатор не верил ни слуху, ни письмам и говорил, что, хотя бы все это было справедливо, однако он более опасается удач, чем неудач. Тогда народный трибун Марк Метилий заявил, что это уже невыносимо: диктатор не только своим личным присутствием противодействует удачному ведению дела, но даже и своим отсутствием. Воюя, он преднамеренно тратит время, чтобы затянуть войну, с целью дольше остаться в должности и одному пользоваться властью, как в Риме, так и среди войска. Ведь один из консулов погиб в сражении, другой, под видом преследования пунийского флота, отослан далеко от Италии; два претора заняты в Сицилии и Сардинии, хотя ни одна из этих провинций в настоящее время не нуждается в преторе; начальник конницы Марк Минуций содержится чуть не под стражей: только чтобы не видел врага и не занимался войною. Поэтому, постине, опустошен не только Самний, который уступлен пунийцам, как будто он находится уже по ту сторону Ибера, но также Кампанская, Каленская, Фалернская области, в то время как диктатор сидит в Кезилине и легионами римского народа защищает свою усадьбу. Войско, страстно желающее сразиться, и начальника конницы держат почти в заключении за лагерным валом; у них, как будто у пленных врагов, отнято оружие; наконец, лишь только диктатор оттуда удалился, воины, как бы освободившись от осады, вышли из-за лагерного вала и разбили врага наголову. Ввиду этого, если бы у римского народа оставался древний дух, то он, Метилий, смело внес бы предложение о лишении власти Квинта Фабия; теперь же он внесет умеренное предложение – об уравнении прав начальника конницы и диктатора; но и при этом условии Квинта Фабия не следует посылать к войску прежде, чем он назначит консула на место Гая Фламиния. Диктатор не выступал в народных собраниях, где он не угодил бы народу, если бы вступил в прения; да и в сенате его слушали вполне беспристрастно, когда он в своих речах восхвалял врага, напоминал о поражениях, в течение двух лет понесенных вследствие непредусмотрительности и неопытности вождей, и требовал, чтобы начальник конницы дал отчет в том, что он сразился вопреки его распоряжению. Если в его руках будет верховная власть и руководство войною, то он скоро докажет людям, что при хорошем главнокомандующем не имеет большого значения счастье, что господствует ум и рассудительность и что больше славы вовремя и без позора сохранить войско, чем погубить много тысяч врагов. Тщетно диктатор говорил речи в таком духе; после избрания консулом Марка Атилия Регула он ночью, накануне внесения предложения, отправился к войску, чтобы лично не спорить о праве власти. Когда на рассвете созвано было народное собрание, люди находились под влиянием скрытой ненависти к диктатору и расположения к начальнику конницы, но не осмеливались выступить с предложением, желательным для всех, и хотя численный перевес был на стороне предложения, однако ему недоставало влиятельной поддержки. Нашелся один только человек, который советовал принять этот закон, – Гай Теренций Варрон, бывший в предыдущем году претором, человек не только не знатного, но даже низкого происхождения; говорят, его отец был мясником, сам разносил свой товар и пользовался услугами этого своего сына при занятии этим рабским ремеслом.
