26. Лишь только деньги, нажитые такого рода ремеслом и оставленные отцом, подали этому юноше надежду на лучшее положение, и ему понравились тога и форум
[760]; он, произнося речи за людей низкого происхождения и отстаивая их интересы против интересов и доброго имени знатных, сначала приобрел известность у народа, а потом достиг и почетных должностей. После должностей квестора, эдила плебейского и курульного, даже претора он стал уже питать надежду на получение консульства; весьма ловко воспользовался общей ненавистью к диктатору для снискания расположения народа и один получил благодарность за этот плебисцит. Кроме самого диктатора, все граждане, находившиеся как в Риме, так и в войске, как беспристрастные, так и пристрастные, смотрели на это предложение как на унизительное для диктатора, сам он с тем же величием духа перенес несправедливость неистовствовавшего против него народа, с каким перенес раньше обвинения, возводимые на него врагами его перед народом; получив уже в дороге письменное сенатское постановление об уравнении власти, но, будучи вполне уверен, что с уравнением права власти вовсе не уравнено и искусство управлять, он возвратился к войску, не допустив ни врагов, ни граждан победить его дух.
27. А Минуций, которого уже и раньше едва можно было выносить, благодаря его удачам и любви народа теперь совсем неумеренно и нескромно стал хвастаться не столько победой над Ганнибалом, сколько над Квинтом Фабием, говоря, что Фабий – вождь, признанный единственным при трудных обстоятельствах и равным Ганнибалу, будучи старшим, уравнен в правах по приказанию народа с младшим, будучи диктатором, уравнен с начальником конницы, чему нельзя найти ни одного примера в летописях; и это произошло в том государстве, где начальники конницы обыкновенно трепетали и страшились прутьев и секир диктатора: вот насколько он, Минуций, отличился своим счастьем и доблестью. Поэтому он будет следовать за своим счастьем, если диктатор будет упорствовать в своей медлительности и нерешительности, осужденной приговором богов и людей. Итак, в первый день, при первой встрече с Квинтом Фабием, он говорит, что прежде всего необходимо решить, каким образом им пользоваться уравненной властью: он, Минуций, считает за самое лучшее предоставить верховное право и начальствование каждому или через день, или, если угодно, через большие промежутки времени, чтобы, если представится случай предпринять что-нибудь, быть равным врагу не только сообразительностью, но и силами. Это вовсе не нравилось Квинту Фабию; ибо, по его словам, все, что будет предоставлено его безрассудному товарищу, будет зависеть от счастья; он должен был разделить свою власть с другим, но она не отнята у него; поэтому он никогда добровольно не отступит от разумного управления той частью, на которую он имеет право; он не станет разделять с ним времени или дней власти, а разделит войско и, не имея возможности спасти всего, спасет при помощи своих планов то, что может. Таким образом он достиг того, что они разделили между собою легионы, подобно тому, как это делают обыкновенно консулы: первый и четвертый достались Минуцию, второй и третий – Фабию; поровну же они разделили и всадников, и вспомогательные войска союзников и латинов. Начальник конницы пожелал также отделить и свой лагерь.
28. Вследствие этого для Ганнибала была двойная радость – ибо ничто из того, что происходило у врагов, от него не ускользало, так как многое доносили перебежчики, а равно он получал сведения и через своих лазутчиков: с одной стороны он воспользуется по-своему ничем не ограничиваемой самонадеянностью Минуция, а с другой – у искусного Фабия силы уменьшились наполовину. Между лагерем Минуция и лагерем пунийцев находился холм; было несомненно, что тот, кто захватит его, сделает для врага местность менее удобною. Ганнибал хотел не столько завладеть этим холмом без боя, хотя и это имело значение, сколько создать повод к сражению с Минуцием, который, как он был вполне уверен, поспешит помешать ему. Все поле, находившееся между обоими лагерями, на первый взгляд, было не подходящим для засады, потому что не только не было покрыто лесом, но даже и кустарником, на самом же деле оно было как бы предназначено для прикрытия засады, тем более что в открытой равнине невозможно было опасаться ничего подобного; в поворотах ее находились такие пещеры, что некоторые из них могли вместить по 200 вооруженных воинов. В эти скрытые места Ганнибал спрятал 5000 пехотинцев и всадников – сколько могло удобно засесть в каждой пещере. Однако, чтобы или движение какого-нибудь неосторожно вышедшего воина, или блеск оружия не обнаружил обмана на такой открытой равнине, он отвлек внимание врагов, послав на рассвете нескольких людей для занятия того холма, о котором мы упомянули раньше.
Римляне при первом взгляде тотчас отнеслись с пренебрежением к малочисленности врагов, и каждый стал добиваться себе позволения прогнать их оттуда и занять это место; сам полководец в числе наиболее безрассудных и ярых зовет к оружию и, посылая пустые угрозы, бранит врага. Сначала Минуций выпускает отряд легковооруженных, потом посылает сомкнутый строй всадников, наконец, видя, что и к врагам идут вспомогательные отряды, он выступает с построенными в боевой порядок легионами. И Ганнибал, ввиду затруднительного положения его воинов, по мере того как бой усиливался, посылал то одни, то другие вспомогательные силы пехотинцев и всадников, образовал уже полный боевой строй, и с обеих сторон сражалось все войско. Легковооруженный отряд римлян, подходивший с более низкого места к ранее захваченному холму, раньше всех был отражен и обращен в бегство; распространив панику среди следовавшей за ним конницы, он бежал к знаменам легионов. Среди всеобщего смятения неустрашимой оставалась только пехота, и казалось, что если бы сражение было правильное и нападение последовало с фронта, то счастье, во всяком случае оказалось бы равным; столько мужества придала римлянам битва, происшедшая за немного дней перед тем! Но вдруг появились находившиеся в засаде воины и, нападая с обеих сторон и с тылу, произвели такое смятение и ужас, что у римлян не осталось не только смелости сражаться, но даже надежды спастись бегством.
29. Тогда Фабий, услыхав сначала крик испуганных римлян, а потом, заметив издали приведенное в замешательство войско, сказал: «Так и есть: как раз так скоро, как я опасался, судьба поразила самонадеянность. Уравненный с Фабием в правах власти видит, что Ганнибал превосходит его доблестью и счастьем. Но для брани и для гнева будет другое время, а теперь выносите знамена за вал, исторгнем у врага победу, а у сограждан сознание в ошибке». В то время как одни большею частью были уже перебиты, а другие озирались, куда бежать, вдруг показалось войско Фабия, как будто ниспосланное с неба на помощь. Поэтому, прежде чем прийти на расстояние полета стрелы или вступить в рукопашный бой, он и своих удержал от беспорядочного бегства, и врагов от крайне ожесточенного боя. Те, которые, расстроив ряды, разбежались кто куда, со всех сторон спешили к отряду Фабия, явившемуся со свежими силами; те же, которые обратились в бегство одновременно в большом количестве, поворотившись лицом к врагу и сомкнувшись, стали медленно отступать или, собравшись в кучу, начали оказывать и сопротивление. И уже побежденное и свежее войска почти соединились в одно и начали наступать на врага, как вдруг Пуниец приказал дать сигнал к отступлению, открыто тем заявляя, что он победил Минуция, но побежден Фабием.
