48. Уже и на левом фланге римлян, где стояли союзнические всадники против нумидийцев, завязалось сражение, сначала вялое, в котором пунийцы начали действовать коварным образом. Почти 500 нумидийцев, имея кроме обыкновенного оружия и стрел скрытые под панцирями мечи, под видом перебежчиков, со щитами за спиной подъехали от своих к римлянам, вдруг соскочили с коней и, бросив к ногам врагов щиты и метательные копья, были приняты в центр строя, затем отведены к арьергарду и получили приказание расположиться там в тылу, и пока сражение завязывалось со всех сторон, они оставались спокойными, но после того, как внимание и взоры всех сосредоточены были на битве, тогда нумидийцы, схватив щиты, валявшиеся всюду между грудами мертвых тел, напали сзади на римский отряд и, поражая римлян в спины и рубя их колена, причинили страшный урон и произвели еще бóльшую панику и смятение. В то время как в одном месте происходило бегство испуганных римлян, а в другом – отчаянная борьба, хотя уже с плохой надеждой на успех, Газдрубал, который командовал тою частью, вывел из центра строя нумидийцев, так как они сражались вяло, и послал их преследовать повсюду бегущих врагов, а испанских и галльских всадников присоединил к африканцам, которые уже почти изнемогали не столько от сражения, сколько от самой резни.
49. На другой стороне поля битвы консул Павел, в самом начале сражения тяжело раненный камнем из пращи, тем не менее с плотным строем воинов неоднократно наступал на Ганнибала и в некоторых местах восстанавливал сражение; его прикрывали римские всадники, под конец оставившие коней, так как у консула не стало хватать сил далее управлять конем. Тогда, говорят, Ганнибал, получив известие, что консул приказал всадникам спешиться, сказал: «Мне было бы еще приятнее, если бы он передал мне их связанными!» Спешившиеся всадники сражались так, как сражаются, когда победа врагов уже не подлежит сомнению: побежденные предпочитали умереть на месте, чем бежать, победители, раздраженные задержкой победы, рубили тех, кого не могли принудить к отступлению. Однако, когда римлян оставалось уже немного и они изнемогали от усталости и ран, тогда они были обращены в бегство, затем все рассеялись и, кто мог, старались найти своих лошадей, чтобы бежать. Когда военный трибун Гней Лентул, проезжая верхом, увидел окровавленного консула сидящим на камне, то сказал: «Боги должны были бы позаботиться о тебе, Луций Эмилий, так как ты один только неповинен в сегодняшнем поражении; возьми моего коня, пока у тебя есть еще сколько-нибудь сил, и я, сопровождая тебя, могу поддержать и защитить тебя. Не допусти, чтобы это сражение было еще омрачено смертью консула: и без этого достаточно слез и горя». На это консул ответил: «Хвала тебе, Гней Корнелий, за твою доблесть; но в напрасном сострадании не потеряй того незначительного времени, которое остается тебе, чтобы уйти из рук врагов! Иди, возвести всем вообще сенаторам, пусть они укрепят город Рим и обезопасят его гарнизонами прежде, чем придет победоносный враг, а в частности Квинту Фабию передай, что Эмилий и жил, и умирает, помня его наставления; мне же позволь умереть среди этих моих павших воинов, чтобы мне не пришлось из консулов стать снова обвиняемым или же явиться обвинителем товарища, с целью обвинением другого прикрыть свою невинность». Пока они вели этот разговор, сначала нахлынула толпа бегущих сограждан, потом враги: они засыпали консула стрелами, не зная, кто он, а Лентула среди замешательства унес конь. Тогда римляне побежали со всех сторон врассыпную.
Семь тысяч человек прибежало в меньший лагерь, 10 000 – в больший, а почти 2000 – в самую деревню Канны; эти последние немедленно были окружены Карфалоном и его всадниками, так как деревня Канны не была защищена никакими укреплениями. Другой консул, случайно ли или намеренно, не присоединился ни к одному отряду беглецов, но приблизительно с 50 всадниками бежал в Венузию. Говорят, что было перебито 45 500 пехотинцев, 2700 всадников, и притом почти столько же граждан, сколько и союзников; в числе этих убитых было два консульских квестора – Луций Атилий и Луций Фурий Бибакул, 29 военных трибунов, несколько бывших консулов, преторов и эдилов (в числе их считают Гнея Сервилия Гемина и Марка Минуция, который в предыдущем году был начальником конницы, а несколько лет раньше консулом
[768]), кроме того, 80 сенаторов и лиц, занимавших такие должности, после которых они должны были быть избраны в сенат; все они добровольно поступили воинами в легионы. В плен, говорят, взято было в этом сражении 3000 пехотинцев и 1500 всадников.
50. Таково было сражение при Каннах, столь же известное, как и поражение при Аллии; впрочем, насколько по последствиям оно менее важно, потому что враг бездействовал, настолько более тяжко и позорно, вследствие избиения войска; ибо бегство при Аллии, предавшее город, спасло войско; при Каннах же за бежавшим консулом последовало едва 50 человек, почти все остальное войско принадлежало другому консулу, погибшему вместе с ним.
Когда полувооруженная толпа римских воинов, лишенная вождей, находилась в двух лагерях, то те, которые были в большом лагере, посылают вестника, приглашая перейти к ним, пока враги, сперва утомленные сражением, а затем перепившиеся на радостях, будут спать; таким-де образом они вместе уйдут в Канузий. Это предложение одни отвергали совершенно, говоря, почему те, которые призывают, не идут сами, так как все равно и так можно соединиться; разумеется, потому что все пространство между нами занято врагами, и они предпочитают подвергнуть такой большой опасности жизнь других, а не свою. Другие не порицали предложения, но у них не хватало мужества. Тогда военный трибун Публий Семпроний Тудитан сказал: «Следовательно, вы предпочитаете, чтобы вас взял в плен в высшей степени жадный и жестокий враг, чтобы ваши головы оценивались и чтобы для определения платы за них вас спрашивали: римский ты гражданин или латинский союзник, поставив целью таким образом опозорить и унизить тебя и почтить другого? Конечно нет, если только вы сограждане консула Луция Эмилия, который предпочел умереть, чем позорно жить, и тех многочисленных храбрых мужей, которые массою лежат около него. Но прежде чем рассветет и большие вражеские полчища преградят путь, пробьемся через этих воинов, которые в беспорядке, не построившись, шумят около ворот. Меч и смелость пролагают путь даже и через сомкнутые ряды врагов; построившись фалангой, мы можем разметать этот нестройный и беспорядочный отряд, как будто нет никакого препятствия. Итак, идите со мною те, кто хочет спасти и себя, и отечество».
Сказав это, он обнажил меч и, образовав фалангу, устремился в самую гущу врагов; а так как в правый фланг, который был открыт, нумидийцы стали бросать стрелы, то воины переложили щиты в правую руку, и таким образом до 600 человек прошло в больший лагерь, а оттуда, соединившись по пути с другим большим отрядом, они невредимо достигли Канузия. Так действовали побежденные, не столько руководясь собственным планом или чьим-либо приказанием, сколько под влиянием минутной вспышки, вызванной или характером каждого, или случайностью.
51. Когда все полководцы, окружив победителя-Ганнибала, поздравляли его и советовали, чтобы он после такого сражения остальную часть дня и следующую ночь дал отдых себе и усталым воинам, предводитель конницы Магарбал, считая неуместным медлить, сказал: «Напротив, чтобы ты знал результат этого сражения, я заявляю тебе, что на пятый день ты будешь пировать победителем на Капитолии; последуй за мной: я пойду вперед с всадниками, чтобы враги прежде узнали о моем приходе, чем о намерении прийти». Ганнибалу этот совет показался чересчур блестящим и слишком величественным, чтобы сразу уразуметь его; поэтому он похвалил желание Магарбала, но заявил, что для обсуждения его предложения необходимо время. Тогда Магарбал сказал: «Не все, конечно, боги дают одному человеку: ты, Ганнибал, умеешь побеждать, но не умеешь пользоваться победою». Все признают, что бездействие этого дня послужило спасением для города и для Римского государства.
