59. Диктатор дал аудиенцию в сенате послам от пленных. Глава их Марк Юний сказал: «Сенаторы! Всякий из нас хорошо знает, что ни у одного государства пленные никогда не имели меньшую цену, чем у нашего; впрочем, если только мы не стоим за наше дело более, чем следует, – то никогда еще во власть врагов не попадали люди, менее заслужившие ваше презрение, чем мы. Ибо мы не выдали оружия в бою страха ради, а возвратились в лагерь, протянув почти до ночи сражение, стоя на грудах тел убитых; остаток дня и следующую ночь мы, изнемогая от трудов и ран, защищали вал. На следующий день, когда победоносное войско окружило нас и не допускало к воде, когда уже не было никакой надежды прорваться сквозь сплошные ряды врагов и мы не считали грехом, чтобы, после гибели 50 000 человек из нашего строя, осталось сколько-нибудь римских воинов от сражения при Каннах, тогда только мы согласились на выкуп, по уплате которого мы могли быть отпущены, и выдали врагу оружие, в котором уже не было никакой помощи. Мы слышали, что и предки наши откупились золотом от галлов, и отцы ваши, весьма строго относившиеся к условиям мира, отправили, однако, послов в Тарент выкупать пленных. А ведь оба сражения – и при Аллии с галлами, и при Гераклее с Пирром – бесславны не столько избиением римлян, сколько робостью их и бегством, и поля при Каннах покрыты грудами римских тел, да и мы не остались бы в живых после этого сражения, если бы у врагов хватило оружия и сил истребить нас. И среди нас есть некоторые такие, которые не бежали из строя, но были оставлены для защиты лагеря и попали во власть врагов, когда сдавался лагерь; я не завидую ни счастью, ни судьбе ни одного из сограждан, ни одного из сослуживцев и не желаю, унижая другого, возвышать себя; но если не существует награды за быстроту ног и бега, то те, которые, убегая большею частью безоружными из строя, остановились только в Венузии или Канузии, не могли бы по справедливости поставить себя выше нас и похвалиться, что в них больше пользы для государства, чем в нас. Но вы воспользуетесь и теми добрыми и храбрыми воинами, и нами, еще более готовыми сражаться за отечество, так как вашим благодеянием мы будем выкуплены и возвращены в отечество. Вы набираете воинов всякого возраста и состояния; я слышу, что вооружают 8000 рабов. И нас не меньше, и нас можно выкупить не за большую цену, чем купить тех: ведь если я стану сравнивать себя с ними, то тем нанесу обиду римскому имени. Но, по моему мнению, сенаторы, если уже вы желаете быть очень строгими к нам, чего мы вовсе не заслужили, то, обсуждая это дело, вы должны обратить внимание также и на то, какому врагу вы нас оставите. Конечно, Пирру, который с пленными обращался как со своими гостями, а не варвару-пунийцу, о котором едва ли можно решить, чего в нем больше, – жадности или жестокости? Если бы вы видели цепи, грязь и безобразный вид своих сограждан, то, конечно, это зрелище вас тронуло бы не менее, чем если бы с другой стороны вы видели свои легионы распростертыми на каннских полях; вы можете видеть беспокойство и слезы стоящих в преддверии курии наших родственников, ожидающих вашего ответа. Когда они из-за нас и из-за тех, которые отсутствуют, так встревожены и опечалены, то каково, по вашему мнению, душевное состояние самих тех, жизнь и свобода которых поставлена на карту? Но, клянусь богом, хотя сам Ганнибал, вопреки своему характеру, желал бы обращаться с нами снисходительно, однако мы готовы думать, что нам вовсе не нужна жизнь, так как вы признали нас недостойными выкупа. Возвратились некогда в Рим пленные, отпущенные Пирром без выкупа; но они возвратились с послами, первыми вельможами государства, отправленными для выкупа их. Разве возвращусь в отечество я, если вы признаете меня за гражданина, не стоящего трехсот монет? Каждый имеет свое убеждение, сенаторы; я знаю, что моя жизнь и тело под угрозой; но я больше опасаюсь за свое доброе имя, за то, что мы уйдем отсюда осужденными и отвергнутыми вами: ибо никто не поверит, что вы поскупились на выкуп».
60. Когда Марк Юний окончил, тотчас толпа, находившаяся на Комиции, подняла крик и плач, и все простирали руки к курии с мольбою возвратить детей, братьев и родственников. Страх и гнетущие обстоятельства присоединили к толпе мужчин на форуме также и женщин. По удалении посторонних свидетелей сенаторы были приглашены высказать свое мнение. Голоса разделились: одни полагали, что пленных следует выкупить на казенный счет, другие – что не дóлжно производить никаких расходов из общественной казны, но и не следует препятствовать выкупать их на частные средства: если же у кого недостанет денег в настоящее время, то справедливо выдать деньги из казны взаймы, обеспечив народ поручительством и недвижимой собственностью; тогда Тит Манлий Торкват, сторонник старинной и, по мнению большинства, крайней строгости, на предложенный ему вопрос о его мнении, говорят, сказал следующее: «Если бы послы ходатайствовали только о выкупе тех, которые находятся во власти неприятелей, то я, не нападая ни на кого из них, кратко высказал бы свое мнение; ибо мне оставалось бы только напомнить вам о необходимости соблюдать обычай, переданный вашими предками, руководствуясь примером, необходимым в военном деле. Теперь же, так как они уже похвастались тем, что сдались врагам, и сочли справедливым поставить себя выше не только взятых в плен врагами в бою, но и тех, которые ушли в Венузию и Канузий, и даже выше самого консула Гая Теренция, то я, сенаторы, не потерплю, чтобы вы оставались в неведении относительно того, что там происходило. О, если бы то, что я собираюсь говорить перед вами, я говорил в Канузии перед самим войском, лучшим свидетелем малодушия и доблести каждого, или если бы здесь присутствовал хоть один Публий Семпроний, последовав за которым эти люди были бы теперь воинами в римском лагере, а не пленными во власти врагов! Но, хотя враги, утомленные битвой и в восторге от победы, большею частью возвратившиеся в свой лагерь, оставили нашим воинам свободную ночь, чтобы сделать вылазку, и хотя семь тысяч вооруженных воинов могли бы пробиться даже сквозь сплошные ряды врагов, однако они ни сами не попытались сделать этого и не пожелали последовать с другими. Почти целую ночь Публий Семпроний Тудитан не переставал всячески уговаривать их последовать за ним, пока около лагеря было немного врагов, пока все было тихо и спокойно, пока ночь могла прикрыть их замысел: до рассвета-де они могут прийти в безопасные места, в города союзников. На памяти наших дедов военный трибун Публий Деций в Самнии, в дни нашей юности, во время Первой Пунической войны, Марк Кальпурний Фламма, ведя триста добровольцев для занятия холма, расположенного среди врагов, сказал им: “Умрем, воины, и своей смертью освободим от осады окруженные врагами легионы наши!” Если бы это сказал Публий Семпроний и если бы не нашлось ни одного спутника в таком доблестном деле, то я не стал бы считать вас ни мужами, ни римлянами. Но он указывал путь не к славе, а к спасению, он вел вас назад в отечество, к родителям, к женам и детям; для собственного спасения у вас не хватило присутствия духа; что вы стали бы делать, если бы пришлось умереть за отечество? Пятьдесят тысяч граждан и союзников, убитых в тот самый день, лежало вокруг вас; если столько примеров доблести не действуют на вас, то ничто никогда не подействует; если такое страшное поражение не заставило вас не дорожить жизнью, то уже никакое не заставит. Пока вы свободны и сохраняете все права, желайте видеть отечество; мало того, стремитесь к нему, пока оно вам отечество, пока вы состоите его гражданами; но слишком поздно вы теперь вздыхаете по нему, так как вы неполноправны – вы лишены права гражданства и стали рабами карфагенян. Вы хотите при помощи выкупа возвратиться туда, откуда ушли из-за своей трусости и негодности? Вы не послушались своего согражданина Публия Семпрония, когда он приказывал взяться за оружие и следовать за ним; а немного спустя послушались приказания Ганнибала сдать лагерь и выдать оружие. Впрочем, я обвиняю их в трусости, в то время как мог бы обвинять в преступлении. Ведь они не только отказались следовать за человеком, подававшим добрый совет, но даже попытались сопротивляться и удержать их, и только храбрейшие мужи, обнажив мечи, отстранили трусов. Публию Семпронию, говорю я, пришлось пробиться сперва сквозь ряды своих сограждан, а потом уже сквозь ряды врагов. По этим ли гражданам тоскует отечество? Если бы прочие были похожи на них, то сегодня отечество не имело бы ни одного гражданина из тех, которые сражались при Каннах. Из семи тысяч вооруженных нашлось шестьсот, которые осмелились сделать вылазку, которые возвратились в отечество свободными и вооруженными, и этим шестьюстам не оказали сопротивления столько тысяч врагов: насколько безопасен, по вашему мнению, был путь для отряда, состоявшего почти из двух легионов? Вы имели бы, сенаторы, в настоящее время двадцать тысяч вооруженных в Канузии, мужей храбрых и верных. А теперь каким образом эти люди могут быть добрыми и верными гражданами – храбрыми они даже сами себя не назвали? Впрочем, может быть, кто-нибудь в состоянии поверить, что, попытавшись помешать вылазке, они помогли тем, которые хотели сделать ее, или что они не завидуют их невредимости и славе, приобретенной доблестью, так как сознают, что причина их постыдного рабства заключается в их страхе и малодушии. В то время как представлялся случай среди ночной тишины сделать вылазку, они, прячась в палатках, предпочли ожидать рассвета и вместе с тем прибытия врага. Но у них не хватило отваги сделать вылазку из лагеря, для храброй же защиты лагеря у них было мужество. Окруженные врагами, они несколько дней и ночей защищали лагерный вал оружием, а сами себя обезопасили валом; наконец, отважившись на крайние средства и вытерпев величайшие невзгоды, они уступили не столько оружию, сколько человеческим потребностям, так как у них вышли все жизненные припасы, и так как, изнуренные голодом, они не могли уже держать оружия. С восходом солнца враг подступил к валу; до наступления второго часа, не испытав вовсе счастья в сражении, они выдали оружие и сами сдались. Вот вам их служба в течение двух дней. Когда следовало стоять в строю и сражаться, тогда они убежали в лагерь; когда надо было сражаться, защищая лагерный вал, эти люди, бесполезные и в бою и в лагере, сдали лагерь. И я стану выкупать вас? Когда следует сделать вылазку из лагеря, вы медлите и остаетесь на месте; когда необходимо оставаться, защищать оружием лагерь, – вы отдаете врагу и лагерь, и оружие, и самих себя. По моему мнению, сенаторы, этих людей так же не следует выкупать, как не следует выдавать Ганнибалу тех, которые пробились из лагеря через центр неприятельского войска и благодаря величайшей доблести возвратили себя отечеству».
