6. Непосредственно после этой речи консула послы были отпущены, и на возвратном пути домой один из них, Вибий Виррий, заявил, что настало время, когда кампанцы могут не только возвратить землю, некогда несправедливо отнятую у них римлянами
[778], но даже завладеть господством в Италии: они-де могут заключить с Ганнибалом союзный договор на каких угодно условиях, и когда, по окончании войны, сам победитель уйдет с войском в Африку, то, бесспорно, оставит господство над Италией им. Все согласились с таким заявлением Виррия и представили результат посольства в таком виде, что все признали римский народ погибшим. Тотчас плебеи и большая часть сената стали думать об отпадении, но дело это приостановилось на несколько дней благодаря авторитетному мнению старейших. Наконец получило перевес мнение большинства – отправить к Ганнибалу тех же послов, которые ходили к римскому консулу. В некоторых летописях я нахожу известие, что, до отправления послов и твердого решения отпасть, кампанцы отправили в Рим послов с требованием, чтобы один консул выбирался из кампанцев, если римлянам угодно получить от них помощь; римляне, будто бы возмутившись этим требованием, приказали удалить послов из курии и отправили ликтора, который бы вывел их из города и велел им в тот же день ночевать за пределами Римского государства. Так как это требование совершенно одинаково с требованием, некогда предъявленным латинами
[779], и так как Целий и прочие писатели не без основания умолчали о нем, то я не решился принять его за достоверное.
7. Послы прибыли к Ганнибалу и заключили с ним союз на следующих условиях: ни военный, ни гражданский карфагенский чиновник не должен иметь никакого права над кампанским гражданином; кампанского гражданина нельзя принуждать нести военную или вообще какую бы то ни было службу; Капуя остается при своих законах и своих должностных лицах. Пуниец должен выдать кампанцам по их собственному выбору из римских пленников 300 человек для обмена их на кампанских всадников, служащих в Сицилии. Вот что выговорили себе кампанцы. Сверх выговоренного, они совершили следующее преступление по отношению к римлянам: всех начальников союзников и других римских граждан, отчасти несших какие-нибудь военные обязанности, отчасти занятых частными делами, народ вдруг приказал схватить и запереть под видом ареста в бани, где, задохшись от удушливого жара, они погибли самым ужасным образом. Деций Магий употреблял еще ранее все средства, чтобы предупредить этот случай, а равно и отправление посольства к Ганнибалу; человек этот обладал всеми качествами, нужными для решительного влияния на течение государственных дел; не хватало только здравого рассудка у его сограждан. Но как только он заслышал, что Ганнибал шлет гарнизон, то, напоминая для примера о гордом господстве Пирра и жалком рабстве тарентинцев, он сперва громко заявил, что не следует принимать гарнизон; затем, когда гарнизон был принят, требовал или изгнать его, или, если кампанцы хотят недоброе дело – отпадение от древнейших и породнившихся с ними союзников – искупить отважным и достопамятным подвигом, то перебить пунийцев и, таким образом, снова вернуться к союзу с римлянами. Когда слух об этом предложении Магия дошел до Ганнибала – Магий не делал из своего совета тайны, – он послал прежде всего пригласить Магия к себе в лагерь и затем, когда тот неустрашимо отказался явиться к нему, так как-де Ганнибал не имеет права над кампанским гражданином, то, разгневавшись, приказал его схватить и связанным привести к себе. Затем, из опасения, как бы при таком насильственном образе действия не вспыхнул мятеж и вследствие возбужденного настроения граждане необдуманно не завязали сражения, он, отправив к Марию Блоссию, кампанскому претору, известие, что на следующий день сам прибудет в Капую, выступил из лагеря с небольшим отрядом. Марий созвал собрание и предписал выйти навстречу Ганнибалу большой толпою с женами и детьми. Все не только послушались приказания Мария, но даже исполняли его с большим рвением, тем более что народ был к нему расположен и желал видеть главнокомандующего, прославившегося уже столькими победами. Деций Магий не пошел ему навстречу, но и не остался дома, так как этим он мог обнаружить некоторый страх перед Ганнибалом, как бы сознавая себя неправым. Он спокойно гулял с сыном и немногими клиентами на площади, в то время как все граждане суетились, ввиду приема и встречи Ганнибала. Последний, вступив в город, тотчас потребовал заседания сената, но, вследствие просьбы кампанских представителей не предпринимать ничего серьезного в этот день, а с искренним весельем отпраздновать торжество своего прибытия, он хотя по природе своей был склонен к гневу, но, чтобы не начать с отказа, провел большую часть дня в осмотре города.
8. Ганнибал остановился у братьев Нинниев Целеров – Стения и Пакувия, известных знатным происхождением и богатством. Пакувий Калавий, ранее упомянутый, глава той партии, которая убеждала общину перейти на сторону пунийцев, привел сюда юного сына своего, оторвав его насильно от Деция Магия, вместе с которым он вел ожесточенную борьбу за римский союз против союзного договора с пунийцами; однако ни сочувствие, обнаруженное общиной к противной партии, ни отцовская власть не могли заставить его отказаться от своих взглядов. Этому юноше отец выпросил прощение у Ганнибала, не столько приводя оправдания в пользу его, сколько умоляя за него. Тронутый просьбами и слезами отца, Ганнибал даже приказал пригласить его с отцом на обед, на который он не намерен был принимать ни одного кампанца, кроме хозяев и прославившегося на войне Вибеллия Тавра. Начали они пировать еще днем; пир устроен был не по пунийскому и не по военному обычаю, а обставлен всякими соблазнами, как то было обычно в общине и притом в доме богатом и привыкшем к расточительности. Только Калавиева сына не могли заставить выпить вина ни приглашения хозяев, ни даже иногда самого Ганнибала: он извинял себя нездоровьем, а отец ссылался на вполне естественное смущение сына. Около времени захода солнца Калавий оставил пир, а за ним последовал и сын; когда они пришли в уединенное место – сад находился сзади дома, – последний сказал: «Отец! Предлагаю тебе свой план, при помощи которого мы, кампанцы, можем снискать у римлян не только прощение за свой проступок – отпадение к Ганнибалу, но даже приобрести еще бóльшую честь и расположение, чем когда-либо». Когда отец в удивлении спросил, что это за план, он, сбросив с плеча тогу, обнажил бок, препоясанный мечом. «Вот, – сказал он, – я запечатлею кровью Ганнибала союзный договор с римлянами. Я только хотел предупредить тебя на случай, если ты предпочтешь не присутствовать при исполнении моего замысла».
9. Как только старик услыхал о желании сына и увидел у него меч, он обезумел от страха, точно присутствовал уже при исполнении того, о чем слышал, и сказал: «Умоляю тебя, сын, ради всех прав, связывающих детей с родителями, оставь свое намерение совершить неслыханное преступление и понести за него соответствующее наказание на глазах отца. Несколько часов тому назад мы, поклявшись всеми богами, подали Ганнибалу руки и обязались быть верными, и неужели для того, чтобы после разговора с ним тотчас же поднять на него руки, освященные этим обещанием? Ты встал из-за гостеприимного стола, к которому ты был приглашен Ганнибалом, как третий из кампанцев, – ужели для того, чтобы этот же самый стол обагрить кровью хозяина? Я, как отец, мог примирить Ганнибала со своим сыном, ужели же я не могу примирить сына с Ганнибалом? Но положим, нет ничего святого, нет верности, нет религиозного обязательства, нет любви к родителям: решайся на страшное дело, если с преступлением не связана наша гибель. Ты один намерен напасть на Ганнибала? А эта толпа свободных и рабов, эти глаза, устремленные на него одного, эти десницы – неужели они оцепенеют при исполнении твоего безумного плана? Неужели ты выдержишь взгляд самого Ганнибала, которого не могут выдержать вооруженные войска, перед которым содрогается римский народ? Допустим, никто другой не окажет помощи: неужели ты решишься пронзить меня, если я защищу Ганнибала своим телом? И в самом деле, сквозь мою грудь придется тебе пронзить его. Но лучше тебе здесь отказаться от своего замысла, нежели там быть побежденным: пусть будут действительны мои просьбы пред тобой, как они сегодня были действительны за тебя». Когда отец увидел, что юноша плачет, он обнял его и, целуя, не переставал просить, пока не довел его до того, что тот бросил меч и дал слово не делать ничего подобного. После этого сын сказал: «Любовь, которую я обязан питать к отечеству, я пожертвую отцу. Но мне жаль тебя, над которым тяготеет обвинение в троекратной измене отечеству – во-первых, когда ты советовал отпасть от римлян, во-вторых, – заключить мир с Ганнибалом, в-третьих, – сегодня, когда ты замедляешь и даже мешаешь возвратить Капую римлянам. Ты, отечество, возьми обратно этот меч, вооружившись которым, я вошел в это жилище неприятельского вождя, так как отец отнимает его у меня». С этими словами он бросил меч через ограду сада на улицу и, во избежание всякого подозрения, вернулся на пир.
