10. На следующий день устроено было для Ганнибала многолюдное сенатское заседание. В начале своей речи Ганнибал был очень ласков и благосклонен: он благодарил кампанцев за то, что они предпочли дружественный союз с ним союзу с римлянами, и в числе многих важных обещаний сказал, что Капуя вскоре будет столицей всей Италии и что и римский народ, наравне с прочими народами, будет получать законы от нее. Исключается-де из дружбы с пунийцами и заключенного с ними Ганнибалом союзного договора только один Деций Магий, который не кампанец и не должен быть называем таковым: он-де требует выдачи его, доклада о нем в сенате в своем присутствии и сенатского постановления о нем. Все присоединились к решению Ганнибала, хотя большинство считало того человека не заслужившим такой злой участи и видело, что с самого начала значительно ограничивается право свободы. Ганнибал вышел из курии, сел на священном месте, назначенном для должностных лиц
[780], приказал схватить Деция Магия, привести к себе и заставил оправдываться
[781]. Когда же неустрашимый Деций заявил, что по условиям союзного договора Ганнибал не имеет права его принуждать, последний велел наложить на него цепи и приказал отвести его под конвоем ликтора в лагерь. Пока он шел с непокрытой головой, он говорил точно народный оратор и так кричал сбежавшейся отовсюду толпе: «Кампанцы! Вот та свобода, которой вы домогались: на площади, среди бела дня, на ваших глазах связали меня, хотя я не ниже любого кампанца, и влекут на казнь. Какое большее насилие могло бы быть, если бы Капуя была взята? Ступайте навстречу Ганнибалу, украшайте город и сделайте праздником день его прибытия, чтобы видеть его триумф над вашим согражданином». Так как подобные слова Деция, видимо, производили впечатление на народ, то приказано было замотать ему голову и скорее вытащить его за ворота. Таким образом его привели в лагерь, тотчас посадили на корабль и отправили в Карфаген. Боялись, что в случае какого-нибудь народного движения, вызванного в Капуе таким возмутительным образом действий Ганнибала, сенат пожалеет о выдаче одного из представителей города и отправит посольство требовать выдачи его назад. Ганнибалу пришлось бы или обидеть своих новых союзников отказом в их первой просьбе, или, исполнив ее, оставить в Капуе виновника восстания и волнений. Буря занесла корабль в город Кирены, бывший тогда под властью царей. Когда Магий подбежал к статуе царя Птоломея, ища у нее спасения, стража привела его в Александрию к Птоломею. Объяснив царю, что он был заключен в оковы Ганнибалом против условий союзного договора, он был раскован и получил разрешение, по желанию, возвратиться в Рим или в Капую. Но Магий заявил, что Капуя для него не безопасна, а в Риме, во время войны между римлянами и кампанцами, скорее место для перебежчика, чем для гостя, и что он предпочитает жить в царстве того, в ком он находит спасителя и защитника его свободы.
11. В это время возвратился в Рим из Дельф посол Квинт Фабий Пиктор и прочитал записанный им ответ оракула. Там поименованы были боги и богини, которым следовало помолиться, и указан способ, как это сделать. Далее следовало: «Если вы так поступите, римляне, то ваше положение улучшится и облегчится, дела вашего государства будут более соответствовать вашим желаниям и победа на войне достанется римскому народу. Когда дела вашего государства пойдут хорошо, оно будет спасено и вы добьетесь удачи, то пришлите дар Аполлону Пифийскому и почтите его из добычи, из выручки от нее и доспехов, снятых с неприятеля; воздержитесь от необузданной радости». Прочитав этот ответ оракула, переведенный им с греческого языка, посол заявил, что, по выходе из прорицалища, он немедленно принес всем тем богам в жертву фимиам и вино и, по указанию предстоятеля храма, сел на корабль в том же лавровом венке, в котором прибыл к оракулу и в котором принес жертву, и не снимал его до прибытия в Рим; что, исполнив все поручения весьма добросовестно и старательно, он возложил венок в Риме на жертвенник Аполлона. Сенат решил немедленно же со тщанием принести указанные жертвы и устроить молебствие.
Таковы были дела в Риме и в Италии. В то же время прибыл в Карфаген с известием о победе при Каннах сын Гамилькара Магон, посланный братом своим не непосредственно после битвы, но после того, как пробыл несколько дней в Италии, по случаю приема переходивших к нему общин бруттийцев. Получив аудиенцию в сенате, он доложил обо всех деяниях своего брата: он-де сразился в открытом бою с шестью главнокомандующими – четверо из них были консулы, а прочие два – один диктатор, а другой начальник конницы – и с шестью консульскими войсками; неприятелей пало свыше 200 000, взято в плен свыше 50 000. Из четырех консулов – двое пали, а из двух других – один бежал раненым, а другой потерял все войско и спасся едва только с 50 человеками. Начальник конницы, власть которого равна консульской власти
[782], был разбит наголову; диктатор считается отличным вождем, так как никогда не вступал в сражение. Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев отпали к пунийцам. Капуя, столица Кампании, а после поражения римлян при Каннах столица и Италии, передалась Ганнибалу. За столь многие и столь важные победы следует от всего сердца воздать благодарность богам.
12. Затем, для удостоверения таких радостных вестей, он приказал высыпать в преддверии курии золотые кольца. Колец оказалась такая масса, что, по свидетельству некоторых, ими наполнили более трех с половиной модиев; по более вероятному преданию, их было не более одного модия. Далее, чтобы придать еще больше значения поражению римлян, Магон прибавил, что такое отличие носят только всадники, да и то знатнейшие. В своей речи он старался главным образом доказать, что чем ближе надежда на окончание войны, тем более следует всячески оказывать помощь Ганнибалу, так как он ведет войну вдали от родины, в неприятельской стране, расходует огромное количество хлеба и денег, и столь многие сражения, уничтожив неприятельские войска, в то же время уменьшили значительно и силы победителя. Поэтому следует послать Ганнибалу подкрепление, а воинам, так доблестно поддержавшим честь пунийского имени, денег на жалованье и хлеба. После этих слов Магона все обрадовались. Но Гимилькон, принадлежавший к Баркидской партии, усматривая удобный случай напасть на Ганнона, сказал ему: «Что же, Ганнон, и теперь еще следует раскаиваться, что начата война с римлянами? Предложи выдать Ганнибала, не позволяй при таком счастье воздавать благодарение бессмертным богам; послушаем римского сенатора в карфагенской курии». На это Ганнон сказал: «Сенаторы! Сегодня я ничего не говорил бы, чтобы не нарушать общей вашей радости указанием на менее утешительные для нас обстоятельства; но так как меня спрашивает сенатор, следует ли и теперь еще раскаиваться в войне с римлянами, то мое молчание докажет или мою гордость, или виновность: но первая свойственна тому, кто забывает о свободе других, вторая – тому, кто забывает о своей свободе. Поэтому я отвечу Гимилькону, что я не перестал раскаиваться в войне с римлянами и не перестану обвинять вашего непобедимого главнокомандующего до тех пор, пока не увижу, что война окончена при более или менее терпимых условиях; тоску мою по прежнему миру утолит только новый мир. Все то, чем только что хвастался Магон, уже радует Гимилькона и прочих прихвостней Ганнибала; меня это может радовать только потому, что военные удачи доставят нам более выгодный мир, если мы пожелаем воспользоваться нашим счастьем: ведь, если мы пропустим этот момент, когда может казаться, что мы даем мир, а не принимаем, то я опасаюсь, что и эта радость окажется чрезмерной и, как тщетная, рушится. Впрочем, и теперь какова она? Я разбил неприятельские войска – пришлите мне воинов. Чего другого просил бы ты, если бы был побежден? Я-де взял два неприятельских лагеря – конечно, полных добычи и провианта, – дайте мне хлеба и денег. Чего другого ты просил бы, если бы был ограблен и лишен лагеря? Но чтобы все это не мне одному только казалось странным – ведь по всем человеческим и божеским правам и я могу предложить вопрос Гимилькону, так как я ответил ему, – я бы желал, чтобы Гимилькон или Магон ответили мне на следующее: если сражение при Каннах имело результатом гибель Римского государства и если достоверно известно, что вся Италия готова отпасть от римлян, то, во-первых, перешел ли к нам хоть один народ латинского происхождения и, во-вторых, есть ли у Ганнибала хоть один перебежчик из тридцати пяти триб?» Когда Магон дал отрицательный ответ на оба вопроса, то Ганнон продолжал: «Таким образом врагов остается еще слишком много. Но я бы хотел знать настроение и надежды их».
