13. Когда Магон ответил, что он этого не знает, Ганнон сказал: «Нет ничего легче узнать об этом: посылали ли римляне послов к Ганнибалу с предложением мира? Или дошел ли до вас слух, что в Риме вообще упоминали о мире?» Когда же Магон ответил, что и этого не знает, то Ганнон продолжал: «Таким образом, война у нас в том же невыясненном виде, в каком она была в день перехода Ганнибала в Италию! Еще живо большинство из нас, которые помнят, как изменчиво было счастье в Первую Пуническую войну; кажется, наше положение на суше и на море никогда не было более благоприятным, чем оно было до консульства Гая Лутация и Авла Постумия, в консульство же Лутация и Постумия мы были совершенно разбиты при Эгатских островах. Если и теперь счастье наше несколько изменится – да не обратят боги этих моих слов в дурное предзнаменование! – то надеетесь ли вы, в случае нашего поражения, на мир, которого теперь, когда мы побеждаем, нам никто не предлагает? Если кто-нибудь впоследствии спросит о мире, все равно, следует ли его предложить врагам или принять от них, то я знаю, что сказать; если вы поднимаете вопрос о требованиях Магона, то я того мнения, что не следует посылать помощь, если они победители; если же они напрасно обманывают нас призрачной надеждой, то тем менее следует оказывать им помощь». Речь Ганнона произвела впечатление на весьма немногих: ибо, с одной стороны, вследствие соперничества его с барками, ему не вполне доверяли, а с другой стороны, упоенные в тот момент радостью не желали слышать ничего такого, что могло бы умалить ее, и были того мнения, что если пожелать употребить еще некоторое усилие, то война вскоре окончится. Поэтому огромным большинством сделано было следующее сенатское постановление: отправить Ганнибалу для подкрепления 4000 нумидийцев, 40 слонов и <…>
[783] талантов серебра. Вместе с Магоном послан был вперед в Испанию диктатор, чтобы нанять 20 000 пехотинцев и 4000 всадников для пополнения находившихся в Испании и Италии войск.
14. Впрочем, все эти распоряжения карфагеняне исполняли лениво и медленно, как это обыкновенно бывает при счастье; напротив того, римляне, помимо врожденного им рвения, не могли медлить вследствие своего опасного положения. Действительно, и консул выполнил все, что ему следовало сделать, и диктатор Марк Юний Пера, совершив жертвоприношения и спросив по обычаю у народа позволения сесть на коня, не считая двух городских легионов, набранных консулами в начале года, рабов и когорт, набранных в Пиценской и Галльской областях, обратился к крайнему средству дошедшего почти до отчаяния государства, когда приходится жертвовать честью для выгоды: он издал эдикт, что прикажет всех, находящихся в заключении за уголовные преступления и долги, освободить от наказания и уплаты денежной пени, если они поступят в войска. Шесть тысяч таких людей он вооружил галльскими доспехами, доставленными в Рим во время триумфального шествия Гая Фламиния. Таким образом, диктатор отправился из города с 25 000 вооруженных. Когда Ганнибал, заняв Капую, во второй раз напрасно попытался склонить неаполитанцев на свою сторону, то возбуждая в них надежды, то грозя им, он перевел войско в Ноланскую область, не думая сразу обойтись с ее жителями как с врагами, так как не отчаивался в их добровольной сдаче, но в то же время имея в виду, в случае, если они не оправдают его надежды, прибегнуть ко всяким ужасам и угрозам. Сенаторы, и в особенности знатнейшие из них, упорно оставались верными римскому союзу, народ же, по обыкновению, чрезвычайно склонен был к переворотам и потому всецело предан Ганнибалу: он думал о предстоящем опустошении полей и множестве угрожающих ему страданий и несправедливостей, которые ему придется испытать при осаде. Были и зачинщики отпадения. Таким образом, когда сенаторами овладел страх, что если они выскажут открыто свой взгляд, то не будут в состоянии оказать сопротивление возбужденной толпе, они сделали вид, что согласны с мнением ее, и тем отсрочили зло. Они заявили, что готовы перейти на сторону Ганнибала, но окончательно-де не решили, на каких условиях заключить этот новый дружественный союз. Выиграв таким образом время, сенаторы немедленно отправили послов к римскому претору Марцеллу Клавдию, который находился с войском в Казилине, и уведомили его об опасном положении Нолы: область-де уже в руках Ганнибала и пунийцев, и та же участь постигнет город, если не будет оказана помощь. Чрезвычайно поспешное отпадение сенат-де предотвратил тем, что заявил народу о готовности своей отложиться, когда ему будет угодно. Марцелл похвалил ноланцев и приказал им таким же притворством протянуть дело до его прихода, а тем временем держать в секрете переговоры с ним и всякую надежду на римскую помощь. Сам он направился из Казилина в Кайятию, перешел реку Волтурн и прибыл через области Сатикуланскую и Требианскую, повыше Свессулы, по горам в Нолу. 15. Вскоре после прибытия римского претора Ганнибал выступил из Ноланской области и спустился к морю, весьма недалеко от Неаполя, желая завладеть приморским городом, куда бы могли беспрепятственно входить корабли из Африки. Однако, узнав, что Неаполь занят римским префектом Марком Юнием Силаном, которого призвали сами неаполитанцы, он отказался и от Неаполя, как от Нолы, и направился в Нуцерию. Обложив город на некоторое время осадой, Ганнибал то штурмовал его, то старался склонить плебеев или знать города на свою сторону, но тщетно и наконец голодом принудил город сдаться под условием, чтобы жители вышли безоружными в одной одежде. Затем, так как он с самого начала желал казаться милостивым ко всем италийцам, кроме римлян, то предложил награды и почетные должности всем тем, которые останутся и будут на службе у него. Но никто не соблазнился этими обещаниями: все разбежались по городам Кампании, преимущественно в Нолу и Неаполь, куда их влекли гостеприимные отношения или же заносил случай. Около тридцати сенаторов, и как раз самых знатных, прибыли в Капую, но не были приняты за то, что заперли ворота перед Ганнибалом, и направились в Кумы. Добыча в Нуцерии предоставлена была воинам: город был разграблен и сожжен. Марцелл держался в Ноле не столько благодаря уверенности в своем гарнизоне, сколько благодаря расположению к нему знати. Опасение возбуждали плебеи, и особенно Бантий, которого участие в попытке к отпадению и страх перед римским претором подстрекали то предать отечество, то, в случае неудачи в этом, стать перебежчиком. Был он юноша горячий и среди союзников того времени чуть ли не знатнейший всадник. Полуживым нашли его при Каннах в груде трупов. Радушно вылечив его и даже одарив, Ганнибал отпустил его на родину. В благодарность за это благодеяние он хотел ноланскую общину вполне подчинить Ганнибалу, и претор видел, как его тревожила и беспокоила забота произвести переворот. Так как его приходилось или удержать от этого наказанием, или привлечь на свою сторону благодеянием, то претор предпочел снискать себе такого смелого и энергичного союзника, а не отнять только его у врага. Поэтому он призвал его к себе и обратился к нему с такою ласковой речью: «Между твоими соотечественниками у тебя много завистников; это легко заключить из того, что ни один ноланский гражданин не указал мне, сколько у тебя славных военных подвигов. Но кто служит в римском войске, храбрость того не может остаться в неизвестности. Многие, служившие с тобою, рассказывают мне, что ты за человек, каким опасностям и сколько раз подвергался ты за спасение и честь римского народа, и как в битве при Каннах ты перестал сражаться только тогда, когда, истекая кровью, завален был тяжестью падавших на тебя людей, лошадей и оружия. Поэтому хвала тебе за твою доблесть! У меня ты получишь всякий почет и награду и, чем чаще ты будешь со мной, тем более будешь убеждаться, что это доставляет тебе честь и выгоду». Юноша обрадовался этим обещаниям, а Марцелл дал ему в подарок прекрасного коня и приказал квестору отсчитать ему пятьсот бигатов
[784], а ликторам – допускать его к нему, когда ему будет угодно.
