4. В Сицилии дела приняли оборот не в пользу римлян со смертью Гиерона и с переходом царской власти к внуку его Гиерониму
[818], мальчику, у которого едва ли хватило бы характера умеренно воспользоваться независимостью, не говоря уже о неограниченной власти. Его возрастом и складом ума опекуны и друзья воспользовались, чтобы привить ему всякие пороки. Предвидя это, Гиерон, говорят, хотел, достигнув глубокой старости, даровать сиракузцам свободу, чтобы под властью мальчика шутя не погибло выросшее и окрепшее под мощным правлением царство. Этому намерению всеми силами воспротивились его дочери, полагавшие, что мальчик будет носить только имя царя, а высшее главное правление будет в руках их и их мужей, Адранодора и Зоиппа, бывших в то время самыми знатными сиракузцами. Не легко было человеку уже на девяностом году жизни, день и ночь окруженному женскими ласками, не находиться под чужим влиянием и пожертвовать частными интересами на общую пользу. Поэтому он ограничился тем, что назначил мальчику пятнадцать опекунов, которых, умирая, просил ненарушимо хранить верность римскому народу, которую он соблюдал пятьдесят лет
[819], и направлять молодого царя так, чтобы он шел по его стопам, согласно тем правилам жизни, в которых он был воспитан. Таково было его последнее желание. После смерти Гиерона опекуны обнародовали завещание и вывели мальчика, которому было тогда около пятнадцати лет, в народное собрание. Только немногие, размещенные в народном собрании для того, чтобы выразить радость, одобряли завещание, прочие боялись всего, оставшись в осиротелом государстве, точно после смерти отца. Похороны царя были замечательны проявлением не столько участия родных, сколько любви и уважения граждан. Вскоре после этого Адранодор удалил прочих опекунов, заявляя, что Гиероним уже юноша и может сам править царством; и, слагая опеку, которую он делил со многими, он сосредоточил всю силу в своих руках.
5. Даже доброму и не злоупотреблявшему властью царю, вступая на престол после столь любимого Гиерона, не легко было бы приобрести расположение; но Гиероним точно желал своими пороками вызвать сожаление о деде и при первом же своем появлении в народе показал, насколько все изменилось. В то время как раньше, в течение стольких лет, не замечали никакой разницы между Гиероном, сыном его Гелоном и прочими гражданами в одежде и каких-либо других знаках отличия, теперь видели пурпур, диадему, вооруженных телохранителей и даже четверку белых коней, на которой Гиероним иногда выезжал из дворца, по примеру тирана Дионисия. Такой блестящей и гордой обстановке соответствовали его презрение ко всем, его гордость во время аудиенций, его оскорбительные речи, редкий прием не только чужих, но и опекунов, невиданные страсти, бесчеловечная жестокость. Поэтому всеми овладел такой ужас, что некоторые из опекунов спасались от угрожавшей казни самоубийством или бегством. Трое из них, – зятья Гиерона, Адранодор и Зоипп, и некто Фразон – одни только встречавшие более дружелюбный прием при дворе, в других вопросах не пользовались особенным вниманием царя; но так как двое из них склонны были к союзу с карфагенянами, а Фразон – с римлянами, то они своими ссорами и домогательствами иногда вызывали в юноше интерес к себе. Вдруг некто Каллон, ровесник Гиеронима, пользовавшийся с самого детства его доверием, открыл ему заговор на его жизнь. Доносчик мог назвать только одного заговорщика, Феодота, который сам говорил ему об этом. Феодот был немедленно схвачен и передан Адранодору для пытки. В своей вине он сознался немедленно, но соучастников не выдавал. Наконец, терзаемый всевозможными нестерпимыми для человека мучениями, он сделал вид, что беда сломила его упорство, и обратил донос с соучастников на невинных, а именно: он солгал, что виновник заговора – Фразон, и что только в надежде на такого влиятельного вождя они дерзнули на столь важное предприятие. Затем он назвал некоторых из окружавших тирана, людей самых презренных, которые пришли ему на ум, когда он среди боли и стонов сочинял свои показания. Тирану донос показался особенно вероятным потому, что в числе заговорщиков был назван Фразон. Поэтому тот немедленно был казнен, и такому же наказанию подверглись прочие, столь же невинные. Хотя Фразона долго пытали, но никто из участников заговора не скрывался и не искал спасения в бегстве; настолько все были уверены в мужестве и верности его, и такой силою воли скрывать тайну обладал он!
6. Когда таким образом был устранен Фразон, единственная опора союза с римлянами, сразу дело стало решительно клониться к отпадению. К Ганнибалу отправлены были послы, а Ганнибал прислал, во главе со знатным юношей Ганнибалом, Гиппократа и Эпикида; родились они в Карфагене, дед их был сиракузский изгнанник, а по матери они оба были пунийцы. При посредстве их был заключен союз между Ганнибалом и сиракузским тираном. Братья Гиппократ и Эпикид остались у тирана к большому удовольствию Ганнибала. Как только узнал об этом претор Аппий Клавдий, управлявший Сицилией, то немедленно отправил послов к Гиерониму. Когда они заявляли, что пришли к нему возобновить союз, существовавший у них с его дедом, Гиероним выслушал их насмешливо и отпустил, спросив шутки ради, чем кончилась для них битва при Каннах, так как-де послы Ганнибала рассказывали ему невероятные вещи, а он желал бы знать истину, чтобы на основании этого решить, чего ему ожидать. Римляне ответили, что снова прибудут к нему, когда он станет слушать послов серьезно, и удалились, причем не столько просили, сколько предостерегали его не нарушать легкомысленно верности союзу; Гиероним же отправил в Карфаген послов, чтобы на основании союза с Ганнибалом заключить договор. Постановлено было, с изгнанием римлян из Сицилии, что должно было осуществиться вскоре, по прибытии карфагенского войска и кораблей, считать реку Гимера, разделявшую остров почти на две равные части, границей Сиракузского царства и пунийских владений. Затем, возгордившись льстивыми речами тех, которые приглашали его помнить не только о Гиероне, но и о царе Нирре, деде его с материнской стороны, он отправил второе посольство в Карфаген, признавая справедливым, чтобы ему была уступлена вся Сицилия, а карфагенский народ пусть-де стремится к владычеству над Италией. Такому непостоянству и гордости безумного юноши карфагеняне не удивлялись и не обличали его, имея в виду только отвлечь его от союза с римлянами.
7. Но все влекло Гиеронима к гибели. Он послал вперед Гиппократа и Эпикида с 2000 вооруженных попробовать занять города, где были римские гарнизоны, а сам направился со всем прочим войском, числом около 15 000 пехоты и конницы, в Леонтины. В это время заговорщики – все они состояли на военной службе – заняли пустой дом над узкой улицей, по которой обыкновенно царь проходил на площадь. Тут стояли все заговорщики наготове и с оружием в руках, ожидая, когда пойдет царь. На одного же из них, по имени Диномен, как царского телохранителя, возложена была обязанность: когда царь поравняется с дверями, под каким-либо предлогом задержать в узкой улице все следовавшее позади шествие. Как было условлено, так и случилось. Он поднял ногу, точно желая ослабить затянувшийся узел ремня, и задержал все шествие настолько, что, когда на царя, проходившего без вооруженных людей, сделано было нападение, то он пал от нескольких ударов, прежде чем к нему можно было подоспеть на помощь. Так как поднялся крик и шум, то в Диномена, который теперь явно загораживал дорогу, стали бросать копья, но он, получив две раны, все-таки убежал. Телохранители, увидев, что царь пал, бежали. Убийцы частью поспешили на площадь к народу, обрадовавшемуся освобождению, частью в Сиракузы, чтобы предупредить планы Адранодора и прочих царских единомышленников. Ввиду неопределенности положения Аппий Клавдий, видя, что вблизи завязывается война, уведомил письменно сенат, что Сицилия сближается с карфагенянами и Ганнибалом, сам же направил все свои силы к границе провинции царских владений, чтобы помешать планам сиракузцев.
