Одновременно с этим было прочитано в сенате письменное донесение из Сицилии от Марка Марцелла по вопросу о требованиях воинов, служивших в войске Публия Лентула. Это войско состояло из воинов, уцелевших после каннского поражения. Его, как сказано ранее, услали в Сицилию с тем, чтобы не привозить обратно в Италию до окончания Пунической войны.
6. Эти воины, с дозволения Лентула, отправили послами к Марцеллу на место зимней стоянки знатнейших всадников и центурионов и лучших из нижних чинов пехоты. Один из них, когда ему предоставлено было право говорить, сказал: «Еще в Италию мы явились бы к тебе, Марцелл, в твое консульство, тотчас же, как состоялось относительно нас, хотя и вполне справедливое, но все-таки прискорбное постановление сената. Нас сдержала только надежда на то, что нас отправляют в провинцию, полную смут, вследствие смерти царей
[864], на войну серьезную, одновременно против сицилийцев и пунийцев, и что мы, проливая кровь, своими ранами дадим должное удовлетворение сенату, как то сделали – во времена предков – воины, захваченные Пирром в плен при Гераклее, потом сражаясь против него же самого. Впрочем, чем мы, сенаторы, заслужили или теперь заслуживаем обрушившийся на нас гнев ваш? Мне кажется, Марцелл, что, смотря на себя, я взираю на обоих консулов и весь сенат, и если бы при Каннах консулом был ты, то положение государства и наша собственная участь были бы лучше. Позволь же нам, прошу тебя, прежде чем жаловаться на наше положение, оправдаться в возводимой на нас вине. Если при Каннах мы побиты не в силу гнева богов и не по воле рока, законы которого созидают непреложный порядок вещей, но по вине, то чья же эта была вина – воинов или главнокомандующих? Лично я, как простой воин, никогда ничего не скажу о моем главнокомандующем, особенно ввиду того, что сенат выразил ему благодарность за его уверенность в силах государства и после каннского бегства власть ему продлевалась из года в год
[865]. По слухам, также и прочие из уцелевших от того поражения были у нас военными трибунами; они ищут почетных должностей, занимают их и управляют провинциями. Или себя и детей своих вы легко прощаете, сенаторы, а над нашими малоценными головами вам угодно проявить свою суровость? Или для консула и других первостепенных лиц в государстве не было позорно бежать, когда не оставалось никакой другой надежды на спасение, а воинов вы отправили в бой на верную погибель? От Аллии бежало почти все войско; в Кавдинском ущелье войско даже не пробовало сразиться и передало оружие врагу. Я молчу уже о других постыдных поражениях армий. Однако для тех войск не только не изыскивали каких-либо позорных наказаний, но войско, перебежавшее от Аллии в Вейи, завоевало даже снова город Рим, а возвратившиеся в Рим без оружия кавдинские легионы, будучи вооружены и отправлены снова в Самний, послали под ярмо того же самого врага, который перед тем ликовал по поводу их позора. А может ли кто-либо обвинять в бегстве или трусости войско, бывшее в сражении при Каннах, там пало более пятидесяти тысяч человек; оттуда консул бежал только с семьюдесятью всадниками, и остались в живых лишь те, которых оставил утомленный резней враг. Между тем как пленным отказывали в выкупе, нас всюду осыпали похвалами за то, что мы сохранили себя для государства, что возвратились в Венузию к консулам и что имели вид настоящего войска. Наше теперешнее положение хуже положения пленных во времена наших отцов. Для них менялись только оружие, род службы и место, на котором они разбивали свои палатки в лагере; но первое обнаружение усердия в государственной службе и одно счастливое сражение возвращали им все это обратно. Никого из них не отправляли в ссылку, никого не лишали надежды окончить срок службы; наконец, всем давали возможность вступить в бой с врагом, чтобы в нем раз навсегда покончить или с жизнью, или с позором. А нас, которых можно упрекнуть только в сохранении жизни некоторым из бывших в каннском бою, отправили в ссылку не только вдали от родины и Италии, но и вдали от врага, где мы стареем в изгнании, с целью лишить нас всякой надежды, всякого удобного случая загладить позор, умилостивить разгневанных граждан и, наконец, умереть доблестною смертью. Мы не ищем конца нашему позору и награды за храбрость, но только возможности испытать наш доблестный дух, добиваемся трудов и опасностей, добиваемся исполнения обязанностей мужей и воинов. Уже второй год ведется война в Сицилии с сильным ожесточением. Одни города берут штурмом пунийцы, другие – римляне; происходят сражения пехоты и конницы; у Сиракуз действуют с суши и с моря. Мы слышим крики сражающихся и бряцание оружия, а сами остаемся на месте без дела, как будто у нас нет ни рук, ни оружия. Консул Тиберий Семпроний много раз вступал в открытый бой с неприятелем, имея легионы, состоящие из рабов; наградой за труд им служат свобода и право гражданства. Пусть мы заменим, по крайней мере, рабов, купленных для этой войны, позвольте нам сразиться с врагом и в бою добиваться свободы. Желаешь ли ты испытать нашу доблесть на суше или на море, в открытом бою или при осаде городов, мы просим самых тяжелых трудов, самых опасных поручений, чтобы как можно скорее совершить то, что следовало сделать при Каннах, так как весь следовавший затем период нашей жизни был обречен позору».
7. Вслед за этими словами послы пали к ногам Марцелла. Марцелл отвечал, что сделать это он не в праве и это не в его власти, что он напишет сенату и во всем поступит согласно с решением отцов. Письменное донесение об этом доставили новым консулам, а они прочитали его в сенате. Спрошенный по поводу этого письма, сенат постановил такое решение, что он не видит никакого основания поручать государственное дело воинам, покинувшим в каннском бою своих сослуживцев. Если проконсул Марк Клавдий иного взгляда на дело, то ему предоставляется поступать так, как он находит сообразным с государственными интересами и с его частным образом мыслей, лишь бы только никого из них не освобождали от работ в лагере, не награждали военными отличиями за храбрость и не перевозили обратно в Италию, пока в ней находится неприятель.
Затем по постановлению сената и решению плебеев городской претор председательствовал в комициях, на которых были выбраны комиссии – одна из пяти мужей для починки стен и башен и две, в состав которых вошло по три лица; из них первая – для тщательной проверки священного имущества и составления подробной описи вкладам, вторая – для возобновления истребленных в предшествовавший год пожаром храмов Счастья, Матери Матуты и Надежды; первые два лежали не доходя до Карментальских ворот, а последний за ними.
Стояла невыносимая погода: на Альбанской горе беспрерывно в течение двух суток шел каменный дождь. Многое было повреждено молнией: пострадало два храма на Капитолии, окопы в лагере выше Свессулы во многих местах; два караульных было убито; в Кумах молния не только ударила, но даже разрушила стены и некоторые башни. В Реате, казалось, летал огромный камень; солнце представлялось краснее обыкновенного и принимало кровавый оттенок. По поводу этих знамений состоялось однодневное молебствие; консулы несколько дней посвятили богослужению; в то же время совершено было девятидневное жертвоприношение.
