10. Поднялись уже обычные при взятии города суматохи и крик, но достоверно никто не знал, в чем дело. Тарентинцы думали, что поднялись римляне для разграблений города; римлянам казалось, что тарентинцы вероломно затеяли какой-то бунт. Разбуженный при первой тревоге, префект бежал в гавань. Он сел в лодку и переехал оттуда в крепость. Раздавшиеся со стороны театра трубные звуки вводили в заблуждение: труба была римская – ее нарочно заранее приготовили изменники, – дул же в нее неумело грек; поэтому было непонятно, кто и кому подает сигнал. Лишь только начало светать, римляне узнали пунийское и галльское оружие, и таким образом у них исчезло всякое сомнение; также и греки, видя валявшихся повсюду убитых римлян, поняли, что Ганнибал взял город. Когда рассвело, уцелевшие от резни римляне сбежались в крепость. Шум мало-помалу стал стихать. Тогда Ганнибал приказал созвать тарентинцев безоружными. Сошлись все, кроме только тех, которые последовали за удалившимися в крепость римлянами, имея намерение подвергнуться вместе какой бы ни пришлось участи. Тут он обратился к ним с благосклонной речью, напомнил, как он поступил с их согражданами, взятыми в плен при Тразименском озере и при Каннах, и вместе с тем нападал на высокомерное владычество римлян. Затем приказал отправиться всем обратно по своим домам и написать на дверях свои имена, говоря, что те дома, на которых не будет надписи, он тотчас же прикажет разграбить по данному сигналу; если же кто напишет свое имя на доме, где квартирует римский гражданин (римляне занимали свободные дома), то того он будет считать за врага. Затем он распустил собрание. Сделанные на дверях пометки дали возможность различать дома друзей и врагов. Воины по данному сигналу разбежались грабить квартиры римлян. Получена была значительная добыча.
11. На следующий день Ганнибал ведет войско для осады крепости. Он видел, что крепость эта и со стороны моря, которое омывает большую часть ее, образуя при этом подобие полуострова, защищена весьма высокими скалами, и со стороны самого города – стеной и громадным рвом и что ее нельзя было взять ни штурмом, ни осадными машинами; поэтому он решил отделить город от крепости валом, чтобы забота о защите тарентинцев не заставила его самого отложить более важные дела, или чтобы римляне, когда им вздумается, не сделали из крепости нападения на граждан, если они будут оставлены без сильного гарнизона. Он питал также надежду и на то, что римляне будут мешать работе, и таким образом можно будет вступить с ними в рукопашный бой: если они с излишней самонадеянностью забегут вперед, то жестокое избиение ослабит силы гарнизона, так что затем тарентинцы сами по себе будут в состоянии легко защищать от них город. Когда приступили к работам, римляне внезапно открыли ворота и сделали нападение на возводивших укрепления. Караул, под прикрытием которого производились работы, дозволил прогнать себя, чтобы удача увеличила смелость врага и чтобы он преследовал бежавших в большем числе и на более далекое расстояние. Тогда, по данному сигналу, появились отовсюду пунийцы, которых держали для этого наготове. Римляне не выдержали натиска, но бегству врассыпную мешали теснота местности и препятствия, представляемые, с одной стороны, начатыми уже работами, с другой – приготовленными для них материалами. Весьма многие стремительно бросались в ров, и во время бегства было перебито более, чем в бою. Затем беспрепятственно стали производить работы. Провели огромный ров, на внутреннем краю которого возвели вал. Позади вала на небольшом расстоянии Ганнибал собирался еще воздвигнуть в том же направлении стену, чтобы жители даже без гарнизона могли защищаться от римлян; тем не менее он оставил небольшой гарнизон, чтобы он вместе с тем помогал и в постройке стены; сам же с остальным войском отправился к реке Галез (она отстоит на пять миль от города) и там расположился лагерем. Из этого стана он явился назад для осмотра работ, и так как они подвигались вперед значительно скорее, чем он ожидал, то у него возникла даже надежда взять крепость штурмом. И действительно, она не была защищена, как другие крепости, высоким местоположением, но находилась на ровной местности и была отделена от города только стеной и рвом. Когда уже началась осада всякого рода машинами и сооружениями, присланный из Метапонта гарнизон придал римлянам смелости напасть неожиданно ночью на неприятельские укрепления; одни из них они раскидали, другие сожгли. Так окончилась осада Ганнибалом крепости с той стороны. Оставалась надежда на обложение; но и оно не могло быть достаточно успешным, так как занимавшие крепость, расположенную на полуострове поблизости к выходу из гавани, имели свободный доступ к морю, а сообщение города с морем, напротив, было прервано, и потому осаждающие скорее могли ощутить недостаток, чем осажденные. Ганнибал созвал тарентинских представителей и изложил перед ними все настоящие затруднения: он не видит-де способа штурмовать такую укрепленную крепость и, пока враг владеет морем, не имеет никакой надежды на обложение; но враги тотчас уйдут из крепости или сдадутся, если у граждан будет флот, не допускающий подвоза провианта. Тарентинцы были согласны с этим; но они думали, что предложивший план должен помочь и осуществить его; ведь если призвать из Сицилии пунийские корабли, то они могут сделать это; но каким образом их флот, запертый в узком проливе, может выбраться в открытое море, когда выход из гавани в руках врага? «Выберется, – сказал Ганнибал, – многие преграды, представляемые природой, преодолевает сила человеческого разума. Город ваш расположен на равнине. Во все стороны тянутся ровные и довольно широкие дороги. По дороге, проложенной от гавани к морю, через центр города я на телегах перевезу корабли без особенного труда, и море, которым теперь владеют враги, будет нашим. Оттуда с моря, а отсюда с суши мы окружим крепость; мало того: в короткое время она будет взята, или покинутая врагами, или даже вместе с ними самими». Эта речь не только внушила надежду на осуществление плана, но и породила удивление перед вождем. Тотчас же отовсюду стащили телеги и связали их между собой; придвинули машины, чтобы вытащить корабли на берег; вымостили путь, чтобы повозки были легче на ходу и не так трудно было передвижение. Затем собрали рабочий скот и людей и энергично принялись за дело. Через несколько дней флот был оснащен, приготовлен, объехал крепость и перед самым входом в гавань бросил якорь. В таком положении были дела, когда Ганнибал оставил Тарент и возвратился на зимние квартиры. Впрочем, историки не согласны между собой по вопросу о том, в предыдущем или в этом году произошло отпадение Тарента. Большинство ближайших по времени жизни к описываемому событию относят его к этому году.
12. Латинские праздники задержали в Риме консулов и преторов вплоть до пятого дня перед майскими календами
[868]. В этот день они совершили жертвоприношения на Альбанской горе и отправились каждый в свою провинцию. Затем возник новый религиозный вопрос по поводу прорицаний Марция. Этот Марций был известный прорицатель. Когда в предшествовавшем году, на основании сенатского постановления, производили тщательные розыски такого рода книг, то в руки заведовавшего этим делом городского претора Марка Эмилия попали пророчества Марция, а он немедленно передал их новому претору Сулле. Значение одного из этих пророчеств, распространившегося в народе уже после того, как оно точно оправдалось на деле, внушало также доверие к другому, исполнение которого еще не наступило. Первое пророчество предсказывало каннское поражение приблизительно в следующих словах: «Избегай, потомок троянцев, реки Канна, чтобы иноземцы не вынудили тебя вступить в рукопашный бой на Диомедовой равнине; но ты не поверишь мне, пока не увлажнишь ту равнину своею кровью и пока река не унесет с плодоносной земли в великое море многих тысяч трупов твоих сограждан. Твое мясо будет служить пищей рыбам, птицам и диким зверям, которые населяют земли. Так мне сказал Юпитер». Отправлявшие в тех местах военную службу узнавали в этом пророчестве и равнину аргивянина Диомеда
[869], и реку Канна, равно как и самое поражение. Затем прочли другое пророчество. Содержание его было не потому только более темно, что будущее не так понятно, как прошедшее, но и вследствие большей запутанности изложения. «Если вы, римляне, – гласило оно, – желаете изгнать врага – эту беду, пришедшую издалека, то, по моему мнению, необходимо дать обет устроить игры в честь Аполлона, которые должны будут повторяться ежегодно при праздничном настроении; одну часть расходов на это даст народ из государственной казны, а другую за себя и за своих внесут частные лица. Распоряжаться этими играми будет тот претор, который будет иметь право высшего суда над народом и плебеями. Децемвиры пусть совершают богослужение, сопровождаемое жертвами по греческому обряду. Если вы сделаете это надлежащим образом, то всегда будете иметь радости, и дела ваши поправятся, потому что ваших недругов уничтожит то божество, которое милостиво дает плодородие вашим полям». Один день потребовался на разъяснение этого пророчества. На следующий день состоялось сенатское постановление, чтобы децемвиры справились в Книгах относительно игр в честь Аполлона и относительно богослужеиия. Децемвиры навели справку и сделали доклад сенату. Отцы высказались за то, чтобы обещать игры Аполлону и устроить их, а по совершении их отпустить претору двенадцать тысяч ассов на богослужение и на принесение двух больших жертв. В силу другого сенатского постановления децемвиры должны были совершать богослужение по греческому обычаю – умилостивительными жертвами должны были служить для Аполлона вызолоченный бык
[870] и две белые вызолоченные козы, а для Латоны вызолоченная корова. Намереваясь устроить игры в Большом цирке, претор издал эдикт, по которому народ в течение этих игр должен был делать посильный денежный взнос в честь Аполлона. Таково происхождение Аполлоновых игр, установленных и отпразднованных по обету, данному для получения победы, а не ради народного здравия, как полагает большинство. Народ смотрел на игры в венках; матроны возносили мольбы; везде обедали на виду всех, при открытых дверях. Тот день был торжественно отпразднован разного рода религиозными церемониями.
