То же самое сделали жители побережья и Фурий. Побудило их к тому не столько отпадение жителей Тарента и Метапонта, с которыми они, происходя также из общей родины Ахайи, были соединены родственными узами, сколько раздражение против римлян за недавнее избиение их заложников. Друзья и родственники последних письменно известили бывших поблизости в Бруттийской области Ганнона и Магона, что они передадут в их власть город, если те придвинут к стенам его войско. Начальствовал в Фуриях Марк Атиний. Он имел небольшой гарнизон. Жители полагали, что его легко подзадорить опрометчиво вступить в бой в расчете не столько на своих воинов, которых у него было весьма мало, сколько на фурийскую молодежь. Ее он нарочно разделил на центурии и снабдил оружием для подобных случайностей. Когда пунийские вожди разделили между собой свои войска и вступили в Фурийскую область, то Ганнон с пехотой продолжал наступательное движение к городу, а Магон с конницей остановился под прикрытием холмов, которые были расположены удобно для скрытия засады. Атиний узнал через лазутчиков только о движении пехоты и потому, не зная об измене внутри города и о засаде врагов, повел войско в бой. Сражение пехотинцев шло весьма вяло, так как римлян в первых рядах сражалось немного, а фурийцы не столько помогали, сколько ожидали результата битвы. Войско карфагенян нарочно отступило, с целью завлечь неосторожного врага к задней части того холма, на котором засела их конница. Когда дошли до места засады, всадники с криком бросились на фурийцев. Последние, представляя из себя почти беспорядочную толпу и неискренно относясь к той стороне, за которую сражались, тотчас же обратились в бегство. Хотя римлян с одной стороны теснила пехота, с другой – конница, тем не менее они на некоторое время затянули сражение; наконец и они обратили тыл и бежали по направлению к городу. Там собравшиеся в кучу изменники приняли в открытые ворота своих земляков; затем, увидав, что разбитые римляне несутся к городу, они кричат, что наступают пунийцы, и что враги вместе с ними ворвутся в город, если поспешно не запереть ворот. Таким образом, не впустив римлян, они отдали их врагам на избиение; впрочем Атиний с немногими был впущен. Затем волнение в городе некоторое время продолжалось, так как одни думали, что следует оставаться верными, другие же – что надо преклониться пред судьбой и передать город победителям. Впрочем, как в большинстве случаев бывает, одержали верх слепое счастье и злые намерения: Атиний был отведен с его воинами к морю на корабли, скорее из желания позаботиться о нем самом за его кроткое и справедливое управление, чем из уважения к римлянам; затем принимают в город карфагенян.
Консулы ведут легионы от Беневента в Кампанскую область не только для уничтожения зеленевших уже всходов, но и для осады Капуи. Они думали разрушением такого богатого города прославить свое консульство, а вместе с тем снять тяготевший над временем их команды сильный позор, так как отпадение такого близкого города третий год остается безнаказанным. А чтобы не оставить Беневент без гарнизона и иметь возможность при неожиданностях войны выдержать натиск конницы, если Ганнибал явится в Капую для подания помощи союзникам (в чем консулы не сомневались), они приказывают Тиберию Гракху прийти в Беневент из Лукании с конницей и легковооруженными, а во главе легионов, оставшихся в лагере для поддержания римского дела в Лукании, поставить кого-либо другого.
16. Когда Гракх перед выступлением из Лукании приносил жертвы, случилось чудо, предвещавшее бедствие: по окончании жертвоприношения к внутренностям подползли незаметно две змеи, съели часть печени и затем внезапно на виду всех скрылись из глаз. Жертвоприношение это, как рассказывают, по совету гаруспиков, возобновлялось, и внутренности охранялись с большим вниманием, но змеи выползали во второй и в третий раз и, отведав их, уходили безнаказанно. Гаруспики предупреждали, что это знамение относится к главнокомандующему и что ему надо остерегаться скрытных людей и тайных планов; тем не менее никакая предусмотрительность не могла отвратить предопределения судьбы.
Во главе партии луканцев, бывшей заодно с римлянами (часть их отпала к Ганнибалу), стоял луканец Флав. Сторонники этой партии способствовали назначению Флава в преторы
[872], и он уже год состоял в этой должности. Этот Флав, внезапно изменив свой образ мыслей и ища случая приобрести расположение Пунийца, не довольствовался тем, что переходил сам и перетягивал к отпадению луканцев, но хотел скрепить союзный договор с врагами головой и кровью римского главнокомандующего
[873], бывшего притом его приятелем. Флав явился тайно для переговоров к начальствовавшему в то время в стране бруттийцев Магону, заручился честным словом его, что луканцы, в случае выдачи ими римского главнокомандующего, вступят в дружественный союз с карфагенянами с сохранением свободы и своих законов, а затем привел Пунийца в одну местность и обещал привести туда Гракха с небольшой свитой; пусть только Магон скроет вооруженные конницу и пехоту в том потаенном месте, где могло засесть значительное число воинов. Карфагенянин осмотрел и исследовал со всех сторон в достаточной степени местность; затем условились относительно дня выполнения своего плана, Флав явился к римскому главнокомандующему и сказал, что он затеял важное дело, для осуществления которого необходимо содействие самого Гракха. Он-де убедил преторов всех народов, отпавших во время всеобщего политического движения в Италии к Пунийцу, вновь вступить в дружественные отношения с римлянами, так как дело римлян, чуть было не погибшее вследствие каннского поражения, со дня на день поправляется и крепнет, а силы Ганнибала слабеют и почти сошли на нет. Римляне милостиво отнесутся к ошибкам прежнего времени: ни один народ никогда не был более их податлив на просьбы и более склонен миловать; сколько раз они прощали также бунты предков. В таком-де смысле говорил с преторами он; но они предпочитают услыхать то же самое от самого Гракха, коснуться его правой руки и унести с собой этот залог верности. Он-де назначил сообщникам удаленную от взоров местность недалеко от римского лагеря, где можно в немногих словах покончить вопрос о том, чтобы все, носящие имя луканцев, были верными союзниками римлян. Гракх думал, что и в рассказе Флава и в деле нет лжи. Увлеченный правдоподобием, он отправился с ликторами и отрядом всадников из лагеря, и приятель завел его в засаду. Вдруг появились враги. Чтобы измена не подлежала сомнению, Флав присоединился к ним. В Гракха и всадников отовсюду мечут стрелы. Он соскакивает с коня, приказывает то же самое сделать остальным и ободряет их прославить своею доблестью единственный оставленный им судьбою удел. Что, кроме смерти, остается людям, которые в незначительном числе окружены массой врагов в долине, огражденной покрытыми лесом горами? Важно то, будут ли они безнаказанно перерезаны, подставляя тела свои наподобие скотов, или всецело от пассивного и выжидательного положения обратятся с озлоблением к нападению, будут действовать смело и падут в потоках вражеской крови, среди куч испускающих дух неприятелей и груд оружия. Пусть все целятся в луканского изменника и перебежчика. Отправивший эту жертву в царство теней перед собой стяжает тем отменную славу и найдет особенное утешение при своей смерти. С этими словами он обмотал около кисти левой руки свой военный плащ (римляне не взяли с собой даже щитов) и ринулся на врагов. Завязалась более сильная схватка, чем можно было ожидать по количеству людей: беззащитные тела римлян враги пронизывают дротиками, бросая их повсюду с высот в ложбину. Когда Гракх оказался уже без охраны, пунийцы старались захватить его живым; но он, усмотрев среди врагов своего бывшего гостеприимца-луканца, с таким остервенением напал на их густо сплоченную массу, что нельзя было пощадить его, не потеряв многих. Бездыханное тело его Магон тотчас же отослал к Ганнибалу с приказанием положить его вместе с захваченными пучками прутьев перед трибуналом главнокомандующего. Если это предание верно, то Гракх, следовательно, погиб в Лукании, при так называемых Древних полянах.
