20. Консулы вторично с величайшей энергией начали осаду Капуи. Они свозили и заготовляли все потребное для этого. Хлеб свозили в Казилин. При устье Волтурна, на месте, где теперь находится город, укрепили редут.
В него и в Путеолы (Фабий прежде еще укрепил этот город) поместили гарнизон, чтобы иметь в своей власти ближайшее море и реку; а чтобы у римского войска был запас на зиму, в эти две приморские крепости свезли от Остии хлеб, только что присланный из Сардинии, а также скупленный в Этрурии претором Марком Юнием. Но, сверх потери, понесенной в Лукании, также покинуло знамена войско, состоявшее из добровольцев, отправлявших военную службу при жизни Гракха с полнейшей добросовестностью, как будто смерть полководца освободила их от присяги. Ганнибал не желал оставить без внимания Капую и покинуть союзников в таком критическом положении, но, получив желанный успех, вследствие необдуманного образа действий одного римского полководца, он старался найти удобный случай к уничтожению другого вместе с его войском. Послы из Апулии приносили известия, что претор Гней Фульвий сначала, пока осаждал некоторые отпавшие к Ганнибалу города Апулии, действовал с большей осмотрительностью; затем, вследствие чрезмерного успеха, сам, а с ним и воины дошли до такого произвола и до такой беспечной разнузданности, что вовсе не соблюдали военной дисциплины. Из многих прежних опытов, особенно же из бывшего за несколько дней перед тем, Ганнибал убедился, каким бывает войско под командой неумелого вождя, а потому двинулся лагерем в Апулию.
21. Претор Фульвий с римскими легионами был около Гердонии. Когда туда донеслась весть о приближении врага, то войско чуть было без преторского приказа не схватило знамена и не вышло на бой. Сдержала его более всего несомненная уверенность в том, что оно может сделать это, когда захочет, по своему личному усмотрению. Ганнибал не сомневался в том, что представляется удобный случай к удачному сражению, так как знал, что в лагере врагов поднялся шум, и большинство, призывая к оружию, самонадеянно настаивало на том, чтобы вождь дал сигнал к битве. Поэтому в следующую ночь он разместил 3000 легковооруженных воинов в окрестных поместьях, терновых кустарниках и лесах; они должны были по данному сигналу одновременно появиться из своих убежищ. Магону он отдал приказ занять почти с 2000 всадников все дороги в том направлении, в котором, по его расчетам, произойдет бегство. Сделав все эти приготовления ночью, на рассвете он вывел войско в бой. Фульвий в свою очередь не медлил, будучи увлечен не столько какими-либо личными надеждами, сколько случайным воодушевлением воинов. Итак, войско строится с такой же необдуманностью, с какой вышло на бой, по личному произволу воинов, которые случайно забегали вперед и останавливались там, куда их направляло личное желание, а затем по капризу или из страха покидали свою позицию. Впереди выстроились первый легион и левый фланг; войско было вытянуто в длину. Трибуны кричали, что сил в глубину вовсе недостаточно ни в количественном, ни в качественном отношениях и что враг прорвется, где бы он не сделал нападение; однако все спасительные советы не только не обращали на себя внимания воинов, но даже не достигали их слуха. Явился Ганнибал, вождь совершенно другого рода, да и войско его было вовсе непохоже на римское и не так построено. Поэтому римляне не выдержали даже крика и первого натиска врагов. Их вождя, равного Центению по глупости и неосмотрительности, вовсе нельзя ставить в сравнение с последним по силе духа: видя, что дело потеряно и его воины робеют, он схватил коня и бежал приблизительно с двумя сотнями всадников. Остальное войско было прогнано с фронта, затем окружено с тылу и флангов и перебито, так что из 18 000 спаслось же более 2000. Враги овладели лагерем.
22. Когда весть об этих, следовавших непосредственно за другим, поражениях дошла до Рима, то, правда, сильная печаль и панический страх охватили государство; но все-таки впечатление, произведенное этими поражениями, умерялось тем, что консулы, от которых главным образом зависело решение дела, действовали до сих пор удачно. К консулам отправляют послов – Гая Летория и Марка Метилия с приказанием тщательно собрать остатки двух армий, приложить старание к тому, чтобы они от страха и отчаяния не сдались врагу, что случилось после каннского поражения, и отыскать дезертировавших из войска добровольцев. Подобного же рода поручение возложено было на Публия Корнелия, которому повелено также произвести набор, и потому он объявил на базарах и ярмарках приказ о розыске добровольцев и о возвращении их к знаменам. Все это было выполнено самым тщательным образом.
Консул Аппий Клавдий поручил команду при устье Волтурна Децему Юнию, а в Путеолах – Марку Аврелию Котте с тем, чтобы они немедленно, по мере прихода кораблей из Этрурии и Сардинии, отправляли хлеб в лагерь. Возвратившись к Капуе, он узнал, что его товарищ Квинт Фульвий все увозит от Казилина и намерен осаждать Капую. Тогда они оба обложили город и вызвали от Свесулы из Клавдиева лагеря претора Клавдия Нерона. Нерон оставил там незначительный гарнизон, чтобы удержать позицию, и тоже со всем остальным войском спустился к Капуе. Таким образом водрузили около Капуи три палатки для главнокомандующих. Три армии принялись за работы с различных сторон; они готовятся окружить город валом и рвом, строят на незначительных промежутках редуты и одновременно во многих пунктах так успешно сражаются с препятствовавшими осадным работам кампанцами, что последние в конце концов стали держаться за воротами внутри городских стен. Но прежде чем эти осадные работы составили одну непрерывную цепь, были отправлены послы к Ганнибалу с жалобой на то, что он бросил их и почти что опять предоставил римскому произволу; при этом они заклинали его подать им помощь хотя бы на этот раз, когда враги не только обложили их, но даже провели кругом непрерывный вал. Претор Публий Корнелий отправил к консулам письмо, прося, чтобы они, прежде чем окружить Капую осадными машинами, предоставили желающим кампанцам возможность добровольно выйти из города и вывезти с собой оттуда свое достояние – вышедшие до майских ид будут свободны и сохранят свое имущество; после же этого срока и вышедшие из города, и оставшиеся в нем будут считаться врагами. Было объявлено об этом кампанцам, но они отнеслись к этому сообщению не только презрительно, но еще стали осыпать римлян ругательствами и угрозами. Ганнибал увел свои легионы от окрестностей Гердонии в Тарент в надежде или силой, или хитростью овладеть тарентинской крепостью; а когда это не удалось, то направил путь к Брундизию, рассчитывая на измену в этом городе. Между тем как он и там понапрасну тратил время, явились к нему кампанские послы с жалобами и вместе с тем с просьбами. Ганнибал дал им горделивый ответ, что и ранее он заставил снять осаду и теперь консулу не выдержать его прихода. Удалившиеся с такой надеждой послы едва только могли пробраться обратно в Капую, так как она уже была окружена двойным рвом и валом.
23. Именно в то время, когда окружали валом Капую, доведена была до конца осада Сиракуз. Помогла этому, кроме энергичной доблести вождя и его войска, также внутренняя измена. Действительно, в начале весны Марцелл не знал, обратить ли ему войну на Гимилькона и Гиппократа или теснить осадой Сиракузы. Он видел, что город нельзя взять ни силой, так как он недоступен по своему положению и с суши и с моря, ни голодом, так как его поддерживал почти свободный подвоз продовольствия со стороны Карфагена. Тем не менее, чтобы испробовать все средства, он приказал сиракузским перебежчикам (у римлян было несколько знатнейших мужей, изгнанных во время отпадения от римлян за несочувствие новому образу мыслей) в разговорах со своей партией зондировать настроение умов и уверить, что жители, в случае сдачи Сиракуз, будут пользоваться свободой и сохранят свои законы. Удобного случая к разговору не представлялось, так как зародившееся против них в умах многих подозрение направило всеобщее внимание и сосредоточило взоры всех на том, чтобы не остался незамеченным какой-либо подобный проступок. Один раб, принадлежавший изгнаннику, был впущен, как перебежчик, имел свидание с немногими и положил начало разговорам о подобного рода деле. Затем некоторые прикрылись в рыбачьей лодке сетями, объехали таким образом кругом к римскому лагерю и переговорили с перебежчиками. Те же самые лица стали делать это чаще, а затем являлись новые и новые сторонники замысла. Наконец число их дошло до восьмидесяти. И когда уже все было приготовлено для измены, некто Аттал, в порыве негодования на выказанное к нему недоверие, сделал донос Эпикиду. Все заговорщики были казнены под пытками. Непосредственно за исчезновением этой надежды появилась другая. Сиракузцы отправили к царю Филиппу некоего лакедемонянина Дамиппа, но римские корабли захватили его в плен. Эпикид сильно хлопотал об его выкупе во что бы то ни стало. Марцелл не отказывал, так как уже тогда римляне добивались дружбы с этолийцами, а лакедемоняне были их союзниками. Посланные для переговоров о его выкупе избрали местность, прилегавшую к Трогильской гавани возле башни, называемой Галеагрой
[874], которая лежала посредине и представлялась поэтому удобной для обеих сторон. Во время частых поездок туда один римлянин стал рассматривать на близком расстоянии стену; сосчитывая камни и прикидывая в уме, какое пространство занимает на лицевой стороне каждый из них в отдельности, он измерил по приблизительному расчету вышину стены и сообразил, что она ниже, чем прежде думал он и все прочие римляне, и что на нее можно подняться даже по небольшим лестницам. Об этом он доложил Марцеллу. Дело показалось заслуживающим внимания. Но так как по той же самой причине этот пункт оберегался с большим вниманием, то подойти к нему не представлялось возможности, и потому стали искать удобного к тому случая.
