Он представился благодаря перебежчику. Последний принес известие, что совершается трехдневное празднество в честь Дианы и за недостатком, вследствие осады, других припасов на пирах в излишнем изобилии предлагается вино, доставленное для всех плебеев Эпикидом и разделенное по отдельным трибам их начальниками
[875]. Узнав об этом, Марцелл переговорил с некоторыми из военных трибунов, выбрал при их содействии подходящих для геройского выполнения такого важного дела центурионов и воинов, приготовил в скрытом месте лестницы и приказал дать остальным сигнал, чтобы они поспешно позаботились о подкреплении себя пищей и сном, так как ночью надо будет идти в поход. Затем, когда, по-видимому, наступил тот момент, в который засевшие за пир еще днем пресытились уже вином и стали засыпать, он приказал воинам одного манипула нести лестницы, и таким образом при царившей тишине было приведено туда узкой вереницей до 1000 вооруженных. Передние без шума и тревоги взошли на стену, за ними по порядку последовали другие, так как отвага первых придавала духу даже колебавшимся.
24. Десять тысяч вооруженных уже овладели частью стены к тому времени, когда придвинулись остальные войска и начали всходить по множеству лестниц; сигнал был дан со стороны Гексапила, куда пришли среди полного безлюдья, так как в башнях большая часть после пира или пьяные спали, или же полупьяные продолжали пить. Но немногих из них они, застав врасплох, убили в постелях.
Подле Гексапила есть калитка; ее начали ломать с большой энергией. Со стены, по условию, раздался трубный сигнал, и уже отовсюду стали действовать не украдкой, а открытой силой, так как дошли до Эпипол – места, снабженного частыми караулами, и врагов надо было не столько обманывать, сколько приводить в ужас, что и было исполнено.
Ибо, как только послышались звуки трубы и крики римлян, занявших стены и часть города, – стражи, воображая, что все кончено и город взят, частью прыгали со стен или были сталкиваемы перепуганной толпой; но бóльшая часть не знала о случившейся большой беде, с одной стороны, потому, что все были пьяны и спали, с другой – потому, что в обширном городе то, что было известно в одной части, не вполне доходит до всех остальных. Перед рассветом Марцелл взломал Гексапил, вступил со всеми войсками в город, переполошил всех и заставил взяться за оружие и нести посильную помощь почти уже взятому городу. Эпикид ускоренным маршем отправился от острова, называемого жителями Насос. Он не сомневался, что прогонит незначительное количество врагов, перешедших через стены по небрежности стражи. Встречая трепещущих от страха граждан, он то и дело повторял, что они только увеличивают тревогу и представляют положение более серьезным и страшным, чем оно есть на самом деле. Однако, увидев, что вся местность, окружающая Эпиполы, наполнена вооруженными врагами, он только раздразнил их, пустив несколько метательных копий, и повернул отряд свой обратно в Ахрадину, не столько боясь сил и массы врагов, сколько опасаясь, что при этом удобном случае возникнет измена внутри самого города и что он таким образом найдет ворота Ахрадины и остров запертыми во время тревоги. Вступив за стены и видя с более возвышенного места расстилавшийся перед его взорами город, самый красивый из всех городов того времени, Марцелл, говорят, заплакал, частью от радости, что совершил такое важное дело, частью при мысли о древней славе города. Перед его умственным взором проносились потопление афинского флота, истребление двух громадных армий с двумя славнейшими полководцами, столько войн, веденных с такой опасностью против карфагенян, столько могущественных тиранов
[876] и царей и преимущественно Гиерон, не только как царь новейшего времени, но и как выделявшийся своими услугами римскому народу более, чем всеми своими доблестными качествами и дарами судьбы. Все эти события проходили перед его умственным взором, и у него явилась мысль, что все то, что он видит, моментально запылает и обратится в пепел. Поэтому, прежде чем придвинуть знамена к Ахрадине, он посылает бывших, как упомянуто выше, среди римских гарнизонов сиракузцев склонить мягкими речами врагов к сдаче города.
25. Ахрадинские ворота и стены находились главным образом в руках перебежчиков, для которых при заключении мирного договора не было никакой надежды на прощение. Они никому не позволяли ни подходить к стенам, ни заводить переговоры. Поэтому Марцелл, ввиду безуспешности этой попытки, приказал отступить к Евриалу. Это холм на противоположной морю окраине города; он возвышается над той дорогой, которая ведет в поля и во внутренние части острова, и по своему положению весьма удобен для того, чтобы перехватывать подвозимый провиант. Начальствовал в этой крепости по назначению Эпикида аргосец Филодем. Марцелл отправил к нему Сосиса, одного из убийц тирана; продолжительными переговорами обманным образом дело затягивали, и Сосис донес Марцеллу, что Филодем назначил себе срок для размышления. Между тем он тянул день за днем, чтобы тем временем Гиппократ с Гимильконом подошли с войсками, не сомневаясь, что, в случае вступления их в крепость, римскую армию, запертую в стенах, можно истребить; Марцелл же, видя, что Евриал нельзя ни сдать, ни взять, расположился лагерем между Неаполем и Тихой (таковы названия отдельных частей города, представлявших собой подобие целых городов), опасаясь, что если войти в более населенные части города, то жадных до добычи воинов нельзя будет удержать, чтобы они не разбежались. Туда явились к нему от граждан Тихи и Неаполя послы в шерстяных повязках и с перевязанными масличными ветвями в руках, прося избавить их от убийств и пожаров. Относительно их скорее просьб, чем требований, Марцелл созвал военный совет и, согласно общему мнению, издал приказ, в силу которого ни один воин не должен был обижать никого из свободнорожденных, а все остальное предназначалось в добычу. Лагерь вместо укреплений защитили плитами домов; в воротах его, которые лежали по направлению городских улиц, он расположил караулы и гарнизоны, чтобы кто-либо не сделал нападения на лагерь в то время, когда воины разбегутся. Затем, по данному сигналу, воины рассеялись в разные стороны; ворота выломали; несмотря на ужас и суматоху, царившие повсюду, от резни воздержались, но грабеж прекратился только тогда, когда было расхищено все, накопленное за время продолжительного благополучия. В это время также и Филодем, которому не оставалось никакой надежды на помощь, взял честное слово, что его невредимым отпустят обратно к Эпикиду, а затем вывел свой гарнизон и передал холм римлянам.
Когда внимание всех от взятой части города устремлено было на холм, – Бомилькар выждал такую ночь, в которую, вследствие сильной бури, римский флот не мог стоять в море на якоре, с 35 кораблями отправился из сиракузской гавани и свободно выплыл на парусах в открытое море, оставив Эпикиду и сиракузцам 55 кораблей. Он объяснил карфагенянам критическое положение дел в Сиракузах и, спустя несколько дней, возвратился со 100 кораблями. Эпикид, как гласит молва, осыпал его многими подарками из сокровищницы Гиерона.
