26. Взяв Евриал и поместив там гарнизон, Марцелл снял с себя одну заботу, именно о том, чтобы впущенные в крепость с тылу какие-нибудь неприятельские силы не потревожили запертых и стесненных в стенах римлян. Затем он окружил Ахрадину тремя расположенными на удобных пунктах лагерями, в надежде принудить к сдаче запертых и терпевших во всем недостаток жителей ее. В течение нескольких дней караулы на обеих сторонах стояли спокойно. Прибытие Гиппократа и Гимилькона сразу привело к тому, что враги сами напали на римлян со всех сторон. Дело в том, что и Гиппократ, укрепив лагерь у большой гавани и уведомив занимавших Ахрадину, напал на прежний римский лагерь, в котором командовал Криспин, и Эпикид сделал вылазку против сторожевых постов Марцелла, и пунийский флот причалил к берегу между городом и римским лагерем, чтобы Марцелл не мог подослать какой-либо подмоги Криспину. Но тревога, произведенная врагами, была сильнее происшедшего боя. Ибо и Криспин не только отбросил от укреплений Гиппократа, но даже преследовал его во время торопливого бегства, и Марцелл загнал Эпикида в город. По-видимому, даже и для будущего уже было достаточно сделано, чтобы внезапные вылазки врагов не грозили никакой опасностью. Присоединилось еще общее бедствие – моровая язва, которая естественным образом отвлекла внимание обеих сторон от военных планов. Действительно, в осеннее время, в местности с нездоровым климатом нестерпимая жара подействовала на всех почти воинов в обоих лагерях, однако в гораздо большей степени вне города, чем в городе. Сначала болезнь и смертность появлялись от неблагоприятных условий времени и места; затем сам уход за больными и прикосновение к ним распространяли болезнь. Поэтому заболевшие или умирали покинутыми на произвол судьбы, или заражали болезнью в одинаковой с собой степени неусыпно ухаживавших за ними лиц и увлекали их за собой; ежедневные похоронные процессии и смерть были на глазах у всех; повсюду днем и ночью раздавались вопли. В конце концов, привыкшие к беде сердца настолько очерствели, что не только не провожали мертвых со слезами и плачем, но даже не выносили и не погребали покойников, и бездыханные тела валялись распростертыми на виду у людей, ожидавших подобной же смерти. Мертвецы губили больных, больные здоровых, как внушая страх, так и распространяя пагубное зловоние, происходившее от разложения. Некоторые, предпочитая смерть от оружия, в одиночку нападали на неприятельские посты. Однако зараза с гораздо большей силой действовала на пунийский лагерь, чем на римский, ибо, вследствие продолжительного обложения Сиракуз, римские воины более привыкли к климату и воде. Видя, что, вследствие неблагоприятных климатических условий, болезнь распространяется, находившиеся в неприятельском войске сицилийцы разбежались каждый в свой ближайший город, а не имевшие нигде убежища карфагеняне погибли окончательно все вместе с самими вождями Гиппократом и Гимильконом. Марцелл заранее, лишь только стало грозить такое сильное бедствие, перевел своих в город, и слабые организмы оправились в жилых помещениях и в тени. Тем не менее та же зараза истребила многих и в римском войске.
27. По истреблении сухопутного пунийского войска сицилийцы, служившие воинами у Гиппократа, заняли два небольших, но защищенных естественным положением и укреплениями города. Один отстоял от Сиракуз на три мили, другой – на пятнадцать. Туда они стали свозить из своих общин провиант и сзывать вспомогательные войска. Между тем Бомилькар вторично отправился с флотом в Карфаген и выставил в таком виде положение дел союзников, что внушил карфагенянам надежду на возможность не только оказать им полезную помощь, но и забрать в плен римлян в захваченном ими некоторым образом городе. Этим он побудил послать с ним возможно большее количество транспортных судов, нагруженных всевозможными запасами, и увеличить его собственный флот. Итак, он отправился от Карфагена с 130 военными судами и 700 транспортными кораблями и воспользовался довольно благоприятными ветрами для переправы в Сицилию. Но те же ветры помешали ему обогнуть Пахин. Сначала слух о приближении Бомилькара, а затем задержка его, вопреки ожиданиям, попеременно возбуждали в римлянах и сиракузцах чувства радости и страха, и Эпикид, боясь, что пунийский флот направится обратно в Африку, если в течение очень многих дней будут продолжать путь с востока те же задерживавшие его тогда ветры, передал Ахрадину полководцам наемников и поплыл к Бомилькару. Последний держал флот в бухте, из которой отплывали в Африку, и боялся морского сражения не столько потому, что был неравен по силам и количеству кораблей (у него их было даже больше, чем у римлян), сколько потому, что ветры были более благоприятны для римского флота, чем для его собственного. Тем не менее Эпикид возбудил в нем желание попытать счастье в морском бою.
Марцелл видел, что сзывали со всего острова сицилийское войско и что приближался с большими припасами пунийский флот. Поэтому и он, чтобы не быть запертым и стесненным в неприятельском городе одновременно с суши и с моря, несмотря на неравенство числа кораблей, решил помешать Бомилькару войти в Сиракузы. Около Пахина стояли два враждебных флота, готовых столкнуться, лишь только водворившаяся на море тишина позволила им выехать в открытое море. И вот, когда свирепствовавший несколько дней эвр
[877] стал стихать, первым двинулся Бомилькар. Сперва флот его, по-видимому, направлялся в открытое море, чтобы удобнее было обогнуть мыс; но, увидев, что против него двигается римский флот, Бомилькар вдруг, неизвестно почему, испугался, поплыл в открытое море на парусах и, отправив послов в Гераклею с приказанием возвратить оттуда назад в Африку транспортные суда, сам миновал Сицилию и направился в Тарент. Эпикид, неожиданно лишившись такой надежды, чтобы не подвергнуться по возвращении осаде в городе, бóльшая часть которого была захвачена, уплыл в Агригент, с намерением не столько предпринять что-нибудь оттуда, сколько выжидать исхода войны.
28. Лишь только в сицилийский лагерь пришла весть о том, что Эпикид вышел из Сиракуз и что карфагеняне оставили остров и почти что отдали его на произвол римлянам, сицилийцы предварительно разузнали в разговорах настроение умов осаждаемых и затем отправили к Марцеллу послов для заключения условий сдачи города. Когда почти состоялось полное соглашение относительно того, что царские владения, где бы они не находились, будут принадлежать римлянам, а остальное удержат за собой сицилийцы вместе с сохранением свободы и законов, то послы вызвали тех, кому Эпикид поручил заведывание делами, и объявили им, что войско сицилийское прислало их, как к Марцеллу, так и к ним, с тем чтобы участь всех, осаждаемых и не подвергшихся осаде, была одинакова и чтобы отдельные стороны ничего не выговаривали лично для себя. Послов впустили, чтобы они могли разговаривать с родственниками и знакомыми, и они изложили заключенные уже с Марцеллом условия, подали надежду на спасение и побудили вместе с ними напасть на заместивших Эпикида – Поликлета, Филистиона и Эпикида, по прозванию Синдона. Убив их и созвав народ на собрание, послы жаловались на недостаток и на то, против чего раньше сами граждане обыкновенно тайно роптали, говоря, что, несмотря на столько гнетущих бедствий, все-таки не должно обвинять судьбу, потому что от них зависит, как долго им терпеть все это. Поводом римлянам к осаде Сиракуз послужила любовь их к сиракузцам, а не ненависть. В самом деле, римляне тогда только возбудили войну и начали осаждать город, когда услыхали, что Гиппократ и Эпикид, приспешники Ганнибала, а затем Гиеронима, захватили власть в свои руки; целью их было не штурмовать самый город, а взять с бою жестоких тиранов. Но Гиппократ умерщвлен, Эпикиду закрыт доступ в Сиракузы, и заместившие его лица перебиты; карфагеняне на суше и на море прогнаны изо всех сицилийских владений. После этого что же мешает римлянам желать неприкосновенности Сиракуз в равной мере, как если бы был в живых сам Гиерон, который, не в пример прочим, заботился о поддержании дружбы с римлянами? Итак, единственная опасность для города и его населения заключается в самих жителях, если они упустят удобный случай примириться с римлянами, а случая, подобного тому, который представляется в данный момент, потом никогда не будет, если уяснить себе, что одновременно Сиракузы освобождаются от своенравных тиранов и сближаются с римлянами.
