35. Затем пунийские вожди энергично воспользовались счастьем: тотчас же после сражения они, едва дав воинам необходимый отдых, ускоренным маршем ведут войско к Гамилькару, сыну Газдрубала, питая несомненную надежду на возможность окончания войны в случае соединения с ним. По приходе туда, воины и вожди, обрадованные недавней победой и в ожидании такой же несомненной другой победы, поздравляли друг друга, по поводу уничтожения такого великого главнокомандующего со всем его войском. До римлян, правда, еще не дошел слух о таком поражении, но царило какое-то гробовое молчание и безмолвное предчувствие, какое обыкновенно бывает, когда сердце чует уже угрожающую беду. Сам главнокомандующий, помимо того, что видел себя покинутым союзниками, а войска врагов так сильно увеличившимися, руководясь сверх того догадками и соображениями, скорее был склонен предполагать, что нанесено поражение, чем надеяться на что-нибудь хорошее: как иначе, если не покончив свою войну, Газдрубал и Магон могли без боя привести войска? Как же это брат не воспротивился или не последовал с тылу, чтобы по крайней мере самому соединиться с братом, если он не мог помешать соединению неприятельских вождей и их армий? Озабоченный этим, он считал для себя в данный момент спасительной одну только меру – отступить оттуда, если будет возможно. И действительно, в одну ночь, когда враги оставались в неведении и потому были спокойны, он прошел значительное расстояние. Но когда карфагеняне на рассвете заметили уход врагов, они тотчас же послали наперед нумидийцев и возможно ускоренным маршем начали преследование. Нумидийцы нагнали римлян до наступления ночи и, нападая то с тылу, то с флангов, заставили их остановиться и защищаться. Сципион убеждал, однако, сражаться, насколько позволяет безопасность, и в то же время подвигаться вперед, прежде чем их настигнет пехота.
36. Когда же в течение некоторого времени немного подавались вперед, то двигаясь, то останавливаясь, Сципион, ввиду наступления ночи, отзывает своих из сражения, собирает вместе и выводит на один холм, недостаточно, правда, безопасный, особенно для пораженного страхом войска, но все же более высокий, чем остальная, находившаяся кругом, местность. Там разместили обоз и конницу, а кругом стала пехота и сперва без труда сдерживала нападение набрасывавшихся нумидийцев. Затем, когда явились три вражеских главнокомандующих с тремя правильно сформированными войсками, становилось ясным, что у римлян мало будет вооруженной силы для защиты неукрепленной позиции, и вождь начал осматриваться кругом и обдумывать, нельзя ли каким-либо образом провести вокруг вал. Но холм был настолько лишен растительности и с таким твердым грунтом, что нельзя было достать ни хвороста, чтобы набросать вал, ни земли, удобной, чтобы нарезать дерна или провести ров или предпринять другую какую-либо работу; с другой стороны, не было ни одного достаточно крутого и обрывистого пункта, который бы затруднял врагу приближение и подъем; вся местность опускалась небольшим склоном. Однако, чтобы провести некоторое подобие вала, они наложили на седла груз, как будто строя укрепление в обыкновенную вышину, и там, где их было недостаточно для сооружения, клали кругом кучи всевозможного, попавшегося под руку, багажа.
Прибывшие пунийские войска весьма легко взобрались на холм, но вид неведомых укреплений сначала приостановил изумленных воинов, хотя вожди со всех сторон кричали, что они стоят, а не растаскивают и не разграбляют эту игрушку, едва достаточно сильную, чтобы задержать женщин и детей: неприятель-де захвачен и прячется за поклажей. Так презрительно бранились вожди; однако не легко было перескакивать через набросанные тяжести, сдвигать их с места или перерубать наложенные вплотную и заваленные сверху поклажей седла. Растаскав набросанные тяжести серповидными копьями, враги расчистили дорогу воинам; а когда это было сделано во многих пунктах, то лагерь был взят уже со всех сторон. Повсюду масса избивала немногих, победители – пораженных страхом. Но большая часть воинов нашла себе пристанище в ближайших лесах и бежала в лагерь Публия Сципиона, в котором командовал легат Тиберий Фонтей. Одни передают, что Гней Сципион был убит на холме при первом натиске врагов; другие – что он убежал с немногими в находившуюся поблизости к лагерю башню; она была обложена кругом огнем и таким образом взята, когда сожгли ворота, которых не могли выломать никакими усилиями, а все, находившиеся внутри, вместе с главнокомандующим были перебиты. Гней Сципион был убит на восьмой год после прибытия своего в Испанию, спустя двадцать девять дней после смерти брата. Смерть их причинила такую же печаль в Риме, как и во всей Испании: вернее сказать, у граждан часть скорби относилась к потере войск, отчуждению провинции и общественному бедствию; в Испании грустили и тосковали по самим вождям, особенно по Гнею, так как он долее начальствовал над ними, прежде приобрел их расположение и первый представил образец римской справедливости и сдержанности.
37. В то время как казалось, что войска римлян были истреблены и вся Испания для них потеряна, но один муж поправил погибшее дело. В войсках находился римский всадник Луций Марций, сын Септимия, энергичный молодой человек, стоявший по своим душевным качествам и способностям значительно выше, чем можно было предполагать по тому сословию, в котором он родился. При превосходных природных дарованиях, он прошел школу Гнея Сципиона, под руководством которого в течение стольких лет всесторонне изучил военное искусство. Этот Марций собрал после бегства воинов, некоторых взял из гарнизонов и таким образом составил довольно значительное войско и соединился с легатом Публия Сципиона – Тиберием Фонтеем. Но римский всадник превзошел его влиянием и уважением среди воинов: когда войско укрепило лагерь по сю сторону Ибера и решило на военном собрании избрать командующего войсками
[880], то воины, чередуясь между собой в охране вала и на караулах, пока все не подали своего голоса, предоставили единогласно главное командование Луцию Марцию. Затем все последующее время (весьма недолго) он употребил на укрепление лагеря и подвоз провианта. Воины все распоряжения его исполняли не только с энергией, но и сохраняя вполне присутствие духа.
Пришла весть, что направлявшийся для уничтожения остатков войны Газдрубал, сын Гисгона, перешел Ибер и приближается. Когда воины увидели выставленный новым полководцем боевой флаг, тогда все они вспомнили, какие у них прежде были главнокомандующие и с какими силами они обыкновенно выступали в битву. Все вдруг начали плакать и биться головами об землю, а иные простирали руки к небу, обвиняя бессмертных богов, другие, распростершись на земле, взывали, называя по имени каждый своего вождя. Не было возможности сдержать их рыданий, несмотря на то что центурионы ободряли рядовых своих манипулов и сам Марций успокаивал их, упрекая за то, что они, как женщины, предались бесполезному плачу вместо того, чтобы воодушевлять друг друга к защите самих себя и государства и не допускать того, чтобы главнокомандующие их лежали не отмщенными. Но вдруг послышались крик и трубные звуки – дело в том, что враги были уже около вала. С этого момента печаль вдруг перешла в озлобление; воины разбегаются за оружием и как бешеные стремятся к воротам и бросаются на врага, который шел небрежно и беспорядочно. Непредвиденное обстоятельство тотчас же напугало пунийцев. Диву дались они, откуда вдруг, после почти полного истребления войска, появилось столько врагов, откуда явились у побежденных и обращенных в бегство такая отвага, такая уверенность в себе, кто сделался главнокомандующим после гибели двух Сципионов, кто начальствует в лагере и кто дал сигнал к битве. При таких столь многих неожиданных обстоятельствах они сначала, не зная всего, в оцепенении отступают, затем под сильным натиском обращают тыл. При этом произошло бы или позорное избиение бежавших, или опрометчивый и сопряженный с опасностью натиск преследователей, если бы Марций не дал поспешно сигнала к отступлению и не осадил возбужденного войска, преграждая путь первым рядам и лично сам сдерживая некоторых. Затем он отвел воинов назад в лагерь, хотя они еще жаждали кровавой резни. Карфагеняне, прогнанные сначала вследствие смятения от неприятельского вала, увидев, что их никто не преследует, решили, что враги приостановились вследствие страха, и медленно ушли, по-прежнему выказывая пренебрежение к римлянам.
