Но я оставляю это: старое и обычное явление – переносить труды и опасности при нападении на неприятельский город. Но из следующего виден их гнев и проклятая, непримиримая ненависть к нам: Ганнибал с огромным войском из пехоты и конницы напал на их лагерь и частью овладел им. Но такая большая опасность ничуть не отвлекла их от осады; направившись через Волтурн, он опустошил пожарами область города Кал – не двинулись римляне от Капуи и ввиду столь великого бедствия своих союзников. Ганнибал отдал приказание идти к самому городу Риму: они презрели и эту грозную невзгоду. По переправе через Аниен он расположился лагерем в трех тысячах шагов от города, наконец, подошел к самым его стенам и воротам, дав понять римлянам, что отнимет у них Рим, если они не оставят Капуи: они, однако, не оставили ее. Диких зверей, побуждаемых слепым инстинктом и яростью, было бы можно заставить идти на помощь своим, если двинуться прямо к их логовищам и детенышам; римлян же не заставили удалиться от Капуи ни осажденный со всех сторон Рим, ни жены и дети их, жалобный плач которых был слышен почти отсюда, ни оскорбление и поругание алтарей, очагов, храмов богов, гробниц их предков. Так велико их желание покарать нас, так велика жажда их упиться нашею кровью! И это, может быть, вполне с их стороны справедливо: и мы ведь сделали бы то же самое, если бы к тому представился счастливый случай. Поэтому, так как бессмертные боги судили иначе, я, которому ни в каком случае не должно отказываться от смерти, могу, пока я свободен, пока располагаю самим собою, избежать своею смертью тех мучений и оскорблений, которые готовит мне враг, смертью не только не позорной, но и легкой. Не увижу я гордых небывалой победой Аппия Клавдия и Квинта Фульвия, и не будут вести меня напоказ всем в триумфе в оковах по городу Риму, чтобы потом заключить в темницу
[896] или чтобы я, привязанный к столбу, с растерзанною от розог спиною, подставил под римский топор свою шею. Не увижу я, как будут разрушать и жечь мой родной город и влечь на позор кампанских матерей, дев и благородных юношей. Римляне разрушили до основания Альбу, откуда происходили сами, чтобы изгладить память о своем роде и происхождении; тем менее я поверю тому, что они пощадят Капую, к которой они относятся еще с большею ненавистью, чем к Карфагену. Итак, кто из вас намерен покориться определению рока раньше, чем увидит столько этих столь горестных событий, для тех у меня сегодня устроен и готов пир. Когда мы насытимся пищей и питьем, будут обносить кругом один и тот же кубок, который подадут мне. Напиток этот освободит тело от мучений, душу от оскорблений, глаза и уши от того, чтобы видеть и слышать все тяжкое и позорное, что ожидает побежденных. Будут наготове слуги, которые разожгут на площадке перед домом большой костер, чтобы бросить на него наши бездыханные тела. Это единственный, и честный, и невынужденный путь к смерти. И сами враги удивятся нашей доблести, и Ганнибал поймет, что он покинул и предал мужественных союзников».
14. Нашлось больше людей, выслушавших и одобривших эту речь Виррия, чем таких, которые мужественно могли привести в исполнение то, что одобряли. Бóльшая часть сената, полагаясь на то, что милосердие римского народа, неоднократно испытанное во многих войнах, будет доступно и для них, решили послать посольство для сдачи римлянам Капуи и отправили его. За Вибием Виррием последовало в его дом около двадцати семи сенаторов; они отпировали вместе с ним и, прогнав при помощи вина, насколько было возможно, из своего ума мысль о грозящей беде, все приняли яд. Затем, по окончании пира, они, подав друг другу правые руки, оплакивали в последних взаимных объятиях гибель свою и своего отечества; одни из них остались, чтобы сгореть на общем костре, другие же разошлись по своим домам. Переполнение желудков пищей и вином замедлило действие яда. Таким образом, хотя большинство из них и боролось со смертью всю ночь и часть следующего дня, все-таки все испустили дух раньше, чем ворота были открыты перед врагами.
На следующий день были отперты по приказанию проконсула Юпитеровы ворота, находившиеся против римского лагеря. Через них были впущены один легион и два отряда конницы вместе с легатом Гаем Фульвием. Он прежде всего распорядился снести к себе все оборонительное и наступательное оружие, находившееся в Капуе, затем, расставив у всех ворот караулы, чтобы никому нельзя было ни скрыться, ни получить пропуска через них, захватил в плен пунийский гарнизон и приказал кампанскому сенату идти в лагерь к римским главнокомандующим. Когда они явились туда, тотчас на всех их наложили оковы и приказали им передать квесторам все то количество золота и серебра, которое они имели. Золота нашлось 2070 фунтов, серебра же 31 200 фунтов. Из числа тех сенаторов, по совету которых преимущественно, как было известно, произошло отпадение от римлян, 25 были отосланы под стражу в Калы, 28 – в Теан.
15. Фульвий и Клавдий совершенно расходились во мнениях относительно наказания кампанского сената. Клавдий был склонен даровать ему прощение; суровее было мнение Фульвия. Поэтому Аппий готов был передать решение всего этого дела в Рим сенату; сверх того, по его мнению, следовало дать возможность сенату расследовать, не сообщали ли кампанцы своих планов некоторым из латинских союзников и не получали ли от них помощи во время войны. Фульвий же утверждал, что ни в каком случае не следует допускать того, чтобы тревожить сомнительными подозрениями верных союзников и предоставить их произволу доносчиков, которых никогда нисколько не смущали ни слова их, ни действия. Поэтому он выразил желание остановить и прекратить расследование этого дела. Когда они разошлись после разговора об этом, Аппий, несмотря на суровые речи своего товарища, не сомневался, что тот все-таки относительно такого важного дела будет ждать письма из Рима. Но Фульвий, чтобы это самое не послужило помехой его плану, распуская военный совет, приказал военным трибунам и начальникам союзнических войск распорядиться, чтобы к третьей страже были наготове 2000 отборных всадников.
Отправившись ночью с этими всадниками в Теан, Фульвий на рассвете вступил в его ворота и устремился на площадь. Когда при первом появлении всадников сбежался народ, он приказал призвать главного начальника сидицинов и отдал ему распоряжение привести находившихся под стражею кампанцев. Когда их привели, то все они были наказаны розгами и казнены. Затем Фульвий в карьер устремился в Калы. В то время как он заседал там на трибунале и привязывали к столбам приведенных к нему кампанцев, быстро явился присланный из Рима всадник и передал ему письмо от претора Гая Кальпурния вместе с постановлением сената. По всему собранию, начиная с трибунала, пошел говор о том, что дело о кампанцах полностью передается на решение отцов. Фульвий, и сам будучи того же мнения, принял письмо, но, не распечатав, положил его за пазуху и приказал через глашатая ликтору приводить в исполнение приговор. Таким образом были казнены и те кампанцы, которые находились в Калах. Затем было прочитано письмо с постановлением сената, уже поздним, чтобы помешать случившемуся, исполнение которого было всеми мерами ускорено с целью не встретить препятствия.
