35. Когда отпустили сицилийцев и кампанцев, произвели воинский набор. Затем, когда произвели набор сухопутного войска, начали обсуждать вопрос о пополнении числа гребцов. Так как, с одной стороны, не находилось достаточно людей для этой цели, с другой же, в государственной казне в то время совсем не было денег, на которые их можно бы было завербовать и платить им жалованье, то консулы обнародовали, чтобы частные лица, сообразно со своим цензом и принадлежностью к тому или другому сословию, доставили гребцов, как раньше
[909], дав им жалованье и съестных припасов на тридцать дней. Этот эдикт вызвал среди народа такой ропот и такое негодование, что скорее недоставало руководителя к восстанию, чем повода к нему. Говорили, что консулы вслед за кампанцами и сицилийцами выбрали себе римский народ, чтобы погубить и растерзать его: у плебеев, истощенных податями за столько лет, ничего не осталось, кроме голой и опустошенной земли. Жилища их сожгли враги; рабов, возделывавших поля, отняло у них государство, то покупая их за малую плату для военной службы, то приказывая поставлять их в качестве гребцов. Если и было у кого сколько-нибудь серебра или меди, то это потрачено на жалованье гребцам или на ежегодные подати. Никакой силой, никакой властью нельзя принудить их отдавать то, чего они не имеют; пусть продают их имущество, пусть наложат руки на их свободу, последнее их достояние: у них не остается никаких средств даже выкупиться. Такими словами выражала свой ропот, рассыпавшись во все стороны, громадная толпа не тайно, но на виду всех, на форуме, и притом на глазах самих консулов; и консулы не могли успокоить ее ни упреками, ни утешениями. Затем они сказали, что дают народу трехдневный срок на размышление, а сами воспользовались этим временем, чтобы точнее расследовать и решить дело. На следующий день они созвали совещание сената по делу о пополнении числа гребцов. После многих рассуждений, почему признать справедливым отказ народа, они перешли к тому, что стали говорить, справедливо ли или нет, но это бремя дóлжно возложить на частных лиц. Ибо откуда же, когда в казне нет денег, они достанут гребцов? А между тем каким образом без флота можно удерживать за собою Сицилию, или не пустить в Италию Филиппа, или обезопасить ее берега?
36. Когда ввиду столь затруднительных обстоятельств медлили с решением и умами сенаторов овладело какое-то почти оцепенение, консул Левин сказал, что должностные лица должны быть примером для сената, а сенат для народа, принимая на себя все тягости и невзгоды соответственно занимаемому ими высшему положению. «Если желаешь, – говорил он, – возложить что-либо на лицо, ниже тебя стоящее, то легче заставишь всех слушаться тебя, если раньше сам вменишь это в обязанность себе и своим близким. И издержки не тяжелы, когда видят, что каждый из высших лиц берет из них на себя более, чем ему следует. Итак, если мы хотим, чтобы римский народ имел флот и снарядил его, а частные лица без отговорок доставили гребцов, то заставим прежде всего сделать это нас самих! Пожертвуем завтра, сенаторы, в казну золото, серебро, всю чеканную медь, так чтобы каждый оставил перстни для себя, супруги и детей, для сына – буллу
[910], а у кого есть дочь или жена, то по одной унции золота им; из серебра же занимавшие курульную должность пусть оставят конские уборы и по фунту его, чтобы быть в состоянии иметь серебряные солонку и блюдо для жертвоприношения богам; прочие же сенаторы пусть оставят себе лишь по фунту серебра; медной же монеты оставим на каждого отца семейства по пяти тысяч ассов. А все остальное золото, серебро и медную монету немедленно снесем к государственным банкирам без всякого предварительного постановления сената, чтобы добровольным пожертвованием и нашим соревнованием в оказании помощи государству побудить к тому же прежде всего всадническое сословие, а затем и остальной народ. Мы, консулы, находим после многих переговоров только один этот путь; с помощью богов вступайте на него. Благополучие государства легко обеспечивает и частные интересы; пренебрегая же государственными интересами, напрасно станешь оберегать свои».
На это предложение все согласились с таким единодушием, что даже приносили благодарность консулам. Затем, когда сенат был распущен, каждый от себя несет в казну золото, серебро и медь, причем возбудилось такое соревнование в желании записать свое имя в квесторские списки первым или в числе первых, что не хватало ни банкиров для приема денег, ни писцов для занесения полученного в книги. За сенатом последовало в этом единодушии всадническое сословие, а за ним и народ. Таким образом, без распоряжения, без принуждения со стороны властей государство перестало терпеть нужду в гребцах для пополнения их численности и в жалованьи им, и, приготовив все для войны, консулы отправились в свои провинции.
37. Не было другого момента войны, в который бы карфагеняне и римляне, под влиянием равномерно чередовавшихся у тех и других различных случайностей, в большей степени колебались между надеждой и опасениями. Ибо у римлян перемешивалась радость с печалью вследствие действий в провинциях, то неудачных – в Испании, то удачных – в Сицилии; равным образом и в Италии потеря Тарента принесла им ущерб и горе, но зато доставило неожиданную радость удержание за собой его крепости вместе с его гарнизоном; внезапный страх и боязнь осады и нападения на Рим сменились радостью по поводу последовавшего спустя несколько дней взятия Капуи. И в действиях римлян за морем неудачи некоторым образом уравновешивались удачами, так как, хотя Филипп стал врагом римлянам в не очень-то удобное для них время, но зато были приобретены новые союзники в лице этолийцев и царя Азии Аттала, как будто судьба уже обязывалась предоставить римлянам владычество над Востоком. С другой стороны, и у карфагенян потеря Капуи вознаграждалась взятием Тарента, и как вменяли они себе во славу то, что подошли к стенам города Рима, не встречая ни от кого сопротивления, так досадовали на безрезультатность своего предприятия и стыдились, что их настолько презирали, что, в то время как они в бездействии стояли под самыми стенами Рима, через другие ворота римское войско выводилось оттуда в Испанию. Даже в самой Испании, чем ближе была надежда на окончание войны после гибели двух таких выдающихся полководцев с их армиями и на изгнание оттуда римлян, тем больше негодования возбуждал факт, что от их победы остался один призрак и дело свелось к нулю благодаря Луцию Марцию, этому на скорую руку избранному вождю. Итак, тем и другим, при одинаковом военном счастье, все представлялось нерешительным, и они были полны надежд и опасений, как будто бы теперь впервые начинали войну.
38. Ганнибала более всего тревожило то обстоятельство, что судьба Капуи, при осаде которой римляне проявили более настойчивости, чем он при ее защите, лишила его расположения многих народов Италии. Между тем он не мог удерживать всех их на своей стороне при помощи гарнизонов, если не желал раздробить свою армию на множество мелких частей, что в то время для него было менее всего выгодным; вместе с тем он не мог вывести оттуда гарнизоны и таким образом предоставить союзникам свободу выбора или даже заставить их опасаться за последствия верности ему. Наклонность Ганнибала к жадности и жестокости побудила его разграблять то, чего он не был в состоянии защищать, только для того чтобы это доставалось врагу разоренным. Это решение было позорным как по своему началу, так и по результатам. Ибо оно отчуждало от Ганнибала не только тех, которые терпели незаслуженные насилия, но и прочих, так как пример действовал на большее число людей, чем самое разорение. И римский консул не упускал случаев к попытке завладеть городами, если представлялась какая-либо надежда на это.
