В Салапии главными лицами были Дазий и Блатий. Дазий был расположен к Ганнибалу, Блатий же, насколько это можно было делать, не нарушая своей личной безопасности, покровительствовал римским интересам и через тайно посылаемых послов подавал Марцеллу надежду на измену. Но без помощи Дазия нельзя было выполнить этого дела. Поэтому после многих и долгих колебаний Блатий обратился к Дазию, и теперь еще скорее вследствие своей беспомощности, чем в надежде на успех. Но тот, отчасти из нерасположения к самому замыслу, отчасти из вражды к сопернику его по значению, раскрывает план Ганнибалу. Когда тот, призвав обоих, разбирал с трибунала какие-то дела, намереваясь вскоре производить следствие по делу Блатия, и обвинитель с обвиняемым стояли перед ним, оттеснив назад толпу, Блатий заговорил с Дазием относительно измены. Тут-то последний, как бы дело не требовало уже доказательства, восклицает, что с ним говорят об измене на глазах Ганнибала. Чем дерзостнее было это дело, тем менее оно показалось похожим на правду Ганнибалу и находившимся при нем лицам. Это без сомнения, думали они, соперничество и ненависть, и в обвинение приводится то, что особенно удобно сочинить, так как в этом деле нельзя представить свидетеля. С таким решением отпустили их оттуда. Однако Блатий не прежде отступился от своего такого смелого предприятия, чем, надоедая и доказывая Дазию одно и то же, а именно, что это дело благодетельно для них самих и родного города, не достиг передачи Марцеллу пунийского гарнизона – а в нем было 500 нумидийцев – и Салапии. Однако нельзя было передать город без сильного кровопролития. Эти нумидийцы во всем пунийском войске были самыми храбрыми из всадников. Поэтому, хотя это было неожиданными и в городе нельзя было воспользоваться лошадьми, тем не менее нумидийцы, схватив среди суматохи оружие, попытались сделать вылазку и, не будучи в состоянии прорваться, пали все до последнего в бою. И не более пятидести из них достались врагам живыми. Потеря этого отряда конницы для Ганнибала была гораздо более чувствительным уроном, чем утрата Салапии. И никогда уже после того Ганнибал не имел над римлянами перевеса конницей, которая раньше составляла его главную силу.
39. В это самое время, когда голод в тарентинской крепости едва был выносим, римский гарнизон, находившийся там, и начальник его и крепости, Марк Ливий, возлагали всю надежду на провиант, высланный из Сицилии; в Регии стояла эскадра приблизительно из двадцати кораблей, для того, чтобы с безопасностью провести его вдоль берегов Италии. Флотом и доставкой провианта заведовал Децим Квинкций, человек низкого происхождения, но отличавшийся воинской славою вследствие многих доблестных подвигов. Сначала Марцелл поручил ему командование пятью кораблями, из которых самыми большими были две триремы; потом, так как он неоднократно доказывал свое усердие к делу, ему были прибавлены три пентеры. Наконец он сам, требуя с союзников, жителей Регия, Веллии и Пестума, следовавшие с них по договору корабли, составил себе флотилию из двадцати судов, как было сказано раньше. С этой флотилией, отплывшей из Регия, встретился почти в пятнадцать тысяч шагов от Тарента у Саприпорта Демократ с таким же числом тарентинских кораблей. Римлянин, не предвидя предстоявшего сражения, плыл как раз тогда под парусами, но в окрестностях Кротона и Сибариса он пополнил экипаж гребцами и, таким образом, имел прекрасно снаряженную и вооруженную сообразно с величиной судов флотилию. И случайно в то же время, как увидали неприятелей, ветер совершенно стих, так что оставалось достаточно времени для того, чтобы убрать снасти и подготовить к предстоявшему бою гребцов и воинов. Редко настоящие флоты вступали в бой с таким воодушевлением, так как сражались, чтобы решить дело, имевшее большее значение, чем они сами: тарентинцы сражались с целью отвоевать у римлян почти через сто лет свой город, освободить крепость в надежде на то, что прекратится также и подвоз провианта врагам, и, победив в морском сражении, отнять у них обладание морем; римляне же, чтобы, удержав за собой крепость, доказать, что они потеряли Тарент, уступая не силе и доблести, а предательству и обману. Итак, когда по знаку с той и с другой стороны корабли столкнулись носами, то те и другие не отступали назад и не позволяли отступить врагу, а так как каждым из кораблей были наброшены абордажные железные крючья на тот корабль, который он настиг, то сражение происходило на таком близком расстоянии, что действовали не только дротиками, но бились даже почти лицом к лицу мечами. Носы кораблей цеплялись друг за друга, кормы же поворачивались благодаря гребцам вражеских судов. Корабли были скучены в таком тесном пространстве, что почти ни один метательный снаряд не падал попусту в море. Как бы войска в сухопутном сражении, корабли теснили друг друга с фронта, и сражавшиеся могли переходить с одного из них на другой. Однако выделялся среди других бой, происходивший между двумя судами, которые, находясь во главе флотилии, вступили в сражение друг с другом! На римском корабле находился сам Квинкций, на тарентинском же – Никон, имевший прозвище Перконий; он был ненавистен и враждебен римлянам не только из-за неприязни к ним своего родного города, но и по личной своей ненависти, так как был одним из предателей, сдавших Тарент Ганнибалу. Он пронзил копьем Квинкция, в то время как тот, не приняв мер предосторожности, сражался, ободряя вместе с тем своих воинов. Когда Квинкций с оружием в руках стремглав низринулся с носа корабля, победитель-тарентинец проворно перешел на его корабль, пользуясь смятением экипажа, вызванным потерею вождя, и оттеснил назад врагов. Уже передняя часть корабля была во власти тарентинцев и римляне, сбившись в кучу, с большим трудом защищали корму, как вдруг со стороны кормы показалась и другая неприятельская трирема. Таким образом римский корабль был окружен и взят в плен. Поэтому, лишь только было замечено пленение корабля военачальника, и на команду прочих кораблей напал страх. Одни из них были потоплены в море, в то время как убегали в разные стороны; другие же, достигнув на веслах берега, скоро стали добычей жителей Фурий и Метапонта. Из транспортных судов, следовавших с провиантом, очень немногие достались врагу, а другие, ставя наискось паруса с той и с другой стороны, сообразно с переменою ветра, ушли в открытое море.
В Таренте же в эти дни дела шли совсем не с таким счастьем. Ибо когда до 4000 людей вышли для фуражировки из города и повсюду бродили по окрестностям, начальник крепости и римского гарнизона Ливий, внимательно следивший за каждым благоприятным для ведения дела моментом, выслал из крепости расторопного человека Гая Персия вместе с 2500 вооруженных. После того как он долгое время повсюду убивал рассеявшихся по полям и бродивших врассыпную тарентинцев, немногих из громадного числа их он прогнал в город, в то время как те в паническом бегстве вламывались в него через полураскрытые створки ворот, и город едва не был взят при этом же нападении. Таким образом под Тарентом успехи уравновесились, так как римляне были победителями на суше, тарентинцы же – на море. Но тех и других одинаково обманула имевшаяся в виду надежда на провиант.
40. В то же самое время, когда уже истекла бóльшая часть года, прибыл в Сицилию консул Левин, давно ожидаемый старыми и вновь присоединившимися союзниками, и счел первой и важнейшей своей обязанностью устроить дела в Сиракузах, находившиеся в беспорядке вследствие недавнего заключения мира. Затем он повел легионы в Агригент, где еще гнездилась война и который был занят сильным карфагенским гарнизоном. И счастье благоприятствовало его предприятию. Главнокомандующим карфагенян был Ганнон, но они возлагали всю надежду на Муттина и нумидийцев. Последний, рыская по всей Сицилии, угонял в добычу скот у римских союзников, и нельзя было ни силой, ни какой-либо хитростью отрезать его от сообщения с Агригентом или помешать ему прорваться там, где он хотел. Так как эта его известность затемняла уже даже славу главнокомандующего, то наконец она вызвала зависть к нему, так что Ганнона уже не очень радовали даже удачи благодаря их виновнику. Наконец Ганнон передал его должность своему сыну, полагая, что вместе с властью он лишит Муттина и влияния на нумидийцев.
