12. Исполнив все, что следовало сделать в Риме, консулы отправились на театр военных действий. Первым отправился в Капую Фульвий; спустя несколько дней за ним последовал Фабий. Он убедительно просил и своего товарища, и Марцелла – последнего письменно – задерживать жестокими нападениями Ганнибала, пока он сам будет осаждать Тарент: если-де он отнимет этот город у врага, оттесненного отовсюду, не имеющего, где ему остановиться и на что надеяться, то у него не будет основания и оставаться дольше в Италии. Кроме того, он послал вестника в Регий к начальнику гарнизона, оставленного там консулом Левином против бруттийцев (там были 8000 человек, переведенных туда, как выше сказано
[924], из Агафирны в Сицилии и привыкшие жить грабежом; к ним присоединены были бруттийские перебежчики из тамошней страны, не уступавшие им в отваге и, в случае необходимости, готовые решиться на все). Этот отряд он приказал прежде всего вести для опустошения Бруттия, а затем для осады города Кавлонии. Выполнив это приказание не только усердно, но даже с жадностью, они, ограбив и прогнав земледельцев, с большим рвением приступили к осаде города.
Марцелл, отчасти побужденный письмом консула, отчасти потому, что, по его убеждению, не было ни одного римского полководца, равного Ганнибалу, кроме него, при первой возможности найти достаточно корма на полях, выступил с зимних квартир и повстречался с Ганнибалом у Канузия. Пуниец старался склонить жителей этого города к отпадению, но, услыхав о приближении Марцелла, ушел оттуда. Местность была открытая, без всяких потаенных мест, удобных для засад; поэтому он и начал отступать оттуда в гористые места. Марцелл по пятам преследовал его, располагался лагерем возле лагеря врагов и, наконец укрепившись, выводил легионы, чтобы дать сражение. Вступая в незначительные схватки и пуская в дело всадников небольшими отрядами и пращников из пехоты, Ганнибал не считал нужным отважиться на решительное сражение. Однако он вынужден был вступить в битву, от которой уклонялся.
Ночью он ушел вперед, но Марцелл настиг его на ровном и открытом месте; в то время как тот хотел расположиться лагерем, он мешал работам, постоянно нападая со всех сторон на воздвигавших укрепления воинов. Таким образом армии сошлись и вступили в бой со всеми силами. Но ночь уже наступала, войска разошлись, оставив победу нерешенной; лагери, на незначительном расстоянии друг от друга, были поспешно укреплены до наступления ночи. На следующий день с рассветом Марцелл вывел войска в боевом порядке, и Ганнибал не отказался от сражения; он многоречиво убеждал своих воинов, помня о Тразименском озере и Каннах, сокрушить наглость неприятеля, который теснит их и преследует, не дает спокойно ни идти, ни расположиться лагерем, ни перевести дух и осмотреться; ежедневно они принуждены видеть в одно и то же время и восход солнца, и римское войско на полях; если хоть из одного сражения он уйдет не без потери крови, то после этого будет вести войну тише и не с таким рвением.
Разгоряченные этими словами ободрения и вместе с тем раздраженные наглостью врагов, ежедневно наступавших на них и не дававших покоя, воины с ожесточением вступили в бой. Сражение продолжалось более двух часов; затем со стороны римлян начали отступать правое крыло и отборное войско
[925]. Как только заметил это Марцелл, он выдвинул восемнадцатый легион в первую шеренгу. Но в то время как одни в беспорядке отступали, а другие подходили на помощь медленно, все войско пришло в замешательство, затем совершенно было расстроено, страх пересилил стыд, и оно обратилось в бегство. Во время сражения и бегства пало до 2700 человек римских граждан и союзников, в том числе четыре римских центуриона и два военных трибуна – Марк Лициций и Марк Гельвий; римляне потеряли четыре знамени того фланга, который первым обратился в бегство, и два знамени легиона, подошедшего на помощь отступавшим.
13. По возвращении в лагерь Марцелл обратился к воинам с такой резкой и суровой речью, что слова разгневанного полководца были для них прискорбнее, чем несчастное сражение, продолжавшееся целый день. «Хвала и благодарение бессмертным богам, – сказал он, – что, при таком положении дел, победоносный враг, в то время как вы в таком ужасе лезли на вал и в ворота, не напал на самый лагерь: конечно, вы покинули бы его под влиянием того же страха, вследствие которого проиграли битву. Что это за нерешительность, что за страх? Как вы вдруг могли забыть, кто вы и с кем сражаетесь? Ведь это те же самые враги, побеждая и преследуя которых вы провели прошлое лето, которых вы, во время их бегства днем и ночью, настигали днем, которым вы не давали покоя, тревожа их легкими стычками, которым еще вчера вы не дали ни идти, ни расположиться лагерем. Но я оставляю то, чем вы можете хвалиться; я упомяну только о том, что так же должно вас стыдить и в чем вы должны раскаиваться: ведь вчера вы прекратили битву, не уступив в храбрости неприятелю. Что же принесла эта ночь, что принес этот день? Уменьшились ли за это время ваши войска, или увеличились их войска? Право, мне кажется, что я говорю не с моим войском и не с римскими воинами, – только тела и оружие те же; или разве увидел бы враг ваши спины, если бы вы имели тот же самый дух? Разве он унес бы знамя хоть у какой-нибудь когорты или манипула? До сих пор он хвастался избиением римских легионов; в сегодняшний день вы первые доставили ему славу, что он обратил римское войско в бегство».
После этого поднялся крик, чтобы он простил их за то, что произошло в этот день: пусть он испытает, когда только пожелает, мужество своих воинов. «Я испытаю, воины, вашу храбрость, – сказал он, – и завтра же поведу вас в битву с тем, чтобы вы, как победители, а не как побежденные, получили просимое вами прощение». Когортам, потерявшим знамена, он приказал дать для пищи ячменя, а центурионов манипулов, у которых были отняты знамена, он поставил с обнаженными мечами и без пояса; вместе с тем он сделал распоряжение, чтобы на следующий день все – и всадники, и пехотинцы – явились вооруженными.
После этого собрание было распущено; все сознавали, что они справедливо и по заслугам подверглись этим упрекам, что в тот день в войске римлян не было ни одного мужа, исключая полководца, которому должно дать удовлетворение или смертью, или блистательной победой. На следующий день, согласно приказанию, они явились в полном вооружении. Полководец похвалил их и объявил, что тех воинов, которые первыми обратились в бегство, и те когорты, которые потеряли знамена, он выведет в первую шеренгу; вместе с тем он объявляет, что все они должны сразиться и победить, – каждый в отдельности и все вместе они должны употребить все силы, чтобы известие о вчерашнем бегстве пришло в Рим не прежде известия о сегодняшней победе. После этого им приказано было подкрепиться пищей, чтобы они не ослабели, если сражение затянется слишком долго. Когда было сказано и сделано все, что могло воодушевить воинов, они в боевом порядке выступают на поле сражения.
