31. В то время как царь был занят приготовлениями к играм и в эти праздничные дни более свободно предавался отдыху, чем в военное время, Публий Сульпиций, двинувшись от Навпакта, пристал с флотом между Сикионом и Коринфом и сильно опустошил эту область, отличающуюся необыкновенным плодородием. Слух об этом отозвал Филиппа от празднования игр; поспешно двинувшись сконницей, приказав пехоте идти за собою, он напал на римлян, ничего подобного не ожидавших, а потому рассеявшихся по полям и обремененных добычей, и прогнал их на корабли. Вовсе не радуясь добыче, римский флот возвратился в Навпакт. Напротив, для Филиппа известие о победе, какова бы она ни была, но все же одержанной над римлянами, увеличило даже торжественность празднования остальной части игр; и праздничные дни прошли с особенным весельем, тем более еще и потому, что он, сняв в угоду народу головной убор, порфиру и другие знаки царского достоинства, по внешнему виду ничем не отличался от других, а это всего приятнее для свободных граждан. Подобным поступком он пробудил бы несомненную надежду на свободу, если бы не осквернил и не опозорил всего этого своим самым возмутительным безнравственным поведением. В сопровождении то того, то другого ходил он днем и ночью по семейным домам и, спускаясь до положения частного лица, становился тем больше необузданным, чем меньше был заметен, и ту свободу, призрак которой он показывал другим, всецело обратил на удовлетворение своей разнузданности. Ибо не все он старался купить или выманить, но для своих гнусных поступков употреблял насилие, и было опасно для мужей и родителей своей неуместной строгостью ставить препятствия удовлетворению сладострастия царя; у одного знатного ахейца, Арата, была даже отнята супруга по имени Поликратия и увезена в Македонию, в надежде, что царь женится на ней.
По окончании Немейских игр, сопровождавшихся подобными постыдными поступками, он, спустя несколько дней, отправился в Димы, чтобы прогнать оттуда этолийский гарнизон, который пригласили элейцы
[933] и приняли в свой город. Киклиад – ему в то время принадлежала верховная власть
[934] – и ахейцы вышли у Дим навстречу царю: они питали ненависть к элейцам за то, что те не действовали заодно с остальными ахейцами, и были раздражены против этолийцев, которые, как они думали, возбудили и римлян к войне против них. Соединив войска, они двинулись от Дим и перешли реку Ларис, отделяющую Элейскую землю от области Дим.
32. В первый день по вступлении в неприятельские пределы они опустошали их. На следующий день – в боевом порядке они подступили к городу, послав вперед всадников, чтобы они, гарцуя перед воротами города, вызвали на бой этолийцев, склонных к внезапным вылазкам. Они не знали того, что Сульпиций прибыл с 15 кораблями из Навпакта в Киллену и, высадив ночью на сушу 4000 воинов, с соблюдением полнейшей тишины, чтобы никого не мог заметить, вступил в Элиду. Поэтому, когда неприятели: заметили между этолийцами и элейцами римские знамена и оружие, эта неожиданность навела на них большой страх. И сперва царь хотел вернуть обратно свои войска; но затем, когда между этолийцами и траллами – это иллирийское племя – уже завязалась битва и царь увидел, что его воинов теснят, сам устремился с конницей на римскую когорту. Когда лошадь царя была пронзена копьем и он упал через ее голову, то с обеих сторон загорался ожесточенный бой, так как римляне бросились на царя, а свита стала защищать его. Эта битва была славна и для самого царя, так как он принужден был пешим вступить в битву среди всадников. Затем, когда бой становился уже неравным и многие из окружавших царя были убиты и ранены, его схватили его же воины, посадили на другую лошадь, и он бежал.
В этот день он остановился лагерем в расстоянии пяти тысяч шагов от города элейцев, а на следующий день вывел все свои войска к крепости, называемой Пирг
[935], куда, как он слышал, стеклось множество поселян со своим скотом из опасения грабежа. Эту беспорядочную и безоружную толпу, тотчас же по приходе, он напугал и захватил и полученной при этом добычей вознаградил себя за позор при Элиде. В то время как он делил добычу и пленных – было захвачено до 4000 человек и около 20 000 голов скота всякого рода, – явился вестник из Македонии, сообщив, что какой-то Аэроп захватил город Лихнид, подкупив начальника крепости и находящегося там гарнизона, овладел, кроме того, некоторыми деревнями дассаретиев и старается возмутить и дарданов. Поэтому, прекратив ахейскую войну, но все же оставив для защиты союзников 2500 всякого рода воинов, под начальством Мениппа и Полифанта, царь двинулся из Дим через Ахайю, Беотию и Эвбею и через десять дней прибыл в город Деметриаду, в Фессалии.
33. Там встречают его другие гонцы, с известиями еще более тревожного характера: дарданы-де, вторгнувшись в Македонию, уже завладели Орестидой, спустились на Аргестейскую равнину
[936]; между варварами повсюду ходит молва, что Филипп убит. Действительно, во время экспедиции против грабителей, когда он сражался с ними у Сикиона, взбесившаяся лошадь понесла его прямо на дерево; он наткнулся на выдававшийся сук и отбил одну из шишек на шлеме. Ее нашел один этолиец и принес в Этолию к Скердиледу, которому было известно украшение шлема, и таким образом распространилась молва о смерти царя. После удаления царя из Ахайи, Сульпиций поплыл со своим флотом к Эгине и соединился с Атталом. Ахейцы дали недалеко от Мессены удачное сражение этолийцам и элейцам. Царь Аттал и Луций Сульпиций зимовали на Эгине.
В конце этого года умер от раны консул Тит Квинкций, назначив диктатором для созвания комиций и празднования игр Тита Манлия Торквата; одни передают, что он умер в Таренте, другие – в Кампании. Таким образом, оба консула, чего не случалось ни в какую прежнюю войну, были убиты, хотя не было ни одного сражения, которое заслуживало бы упоминания, и оставили государство как бы осиротевшим. Начальником конницы диктатор Манлий назначил Гая Сервилия, который в то время был курульным эдилом. Сенат в день первого своего заседания поручил диктатору устроить Великие игры, которые справлял городской претор Марк Эмилий в консульство Гая Фламиния и Гнея Сервилия [217 г.] и дал обет праздновать их через пять лет. Тогда диктатор устроил игры и дал обет устроить их в следующий срок. Но ввиду того, что оба консульских войска, находясь так близко от врага, имели полководцев, сенат и народ, отложив все прочие дела, всецело отдались заботе о том, чтобы возможно скорее избрать консулов и притом преимущественно таких, доблесть которых была бы достаточно ограждена от пунийского коварства. Если-де вообще в продолжение всей этой войны особенная поспешность и горячность полководцев оказалась вредной, то в особенности в этом самом году консулы, вследствие страстного желания сразиться с врагом, сделались жертвой непредвиденного коварства; но бессмертные боги, из сострадания к римскому народу, пощадили войска, которые не были виноваты, и безрассудную смелость консулов обратили на их же головы.
