Наконец разразилось восстание, после того как воины поняли, что трибуны порицают и не одобряют их действий, пытаются помешать им и открыто отказываются принять участие в их безумном предприятии. Итак, когда трибуны были изгнаны с главной площади, а через несколько времени и из лагеря, то с общего согласия власть была передана главарям этого восстания, рядовым Гаю Альбию из Кал и Гаю Атрию, умбрийцу. Не довольствуясь знаками власти трибунов, они дерзнули присвоить себе атрибуты верховной власти – связки и секиры; им и в голову не пришло, что эти прутья и секиры, которые они приказывают носить перед собой для внушения страха другим, угрожают их же собственным спинам и шеям. Ложная уверенность в смерти Сципиона ослепляла их умы, и они не сомневались, что с дальнейшим распространением этого слуха возгорится война во всей Испании, что под шум этого смятения можно будет приказывать союзникам доставлять деньги, разграбить соседние города и что среди всеобщего волнения, когда все решаются на все, не так будут заметны их деяния.
25. С часу на час они ожидали новых известий не только о смерти, но даже и о похоронах Сципиона, а когда никто не являлся и возникший без всякого основания слух стал исчезать, то начали разыскивать первых его виновников. И так как каждый отрекался, чтобы могло показаться, что он скорее безрассудно поверил подобному известию, а не сам его выдумал, то покинутые вожаки восстания уже сами стали страшиться своих знаков отличия и скорого возмездия со стороны истинной и законной власти за тот пустой призрак главного начальствования, который они еще сохраняли. Когда возмущение стало таким образом утихать и из верных источников начали появляться известия сперва о том, что Сципион жив, а вскоре также и о том, что он совершенно здоров, пришли семь военных трибунов, посланных самим Сципионом. Сначала их прибытие вызвало раздражение, но затем, когда они кроткою речью стали убеждать знакомых, с которыми они ранее встречались, воины успокоились. Трибуны сначала обходили воинские палатки, а затем на главной площади лагеря, перед преторской палаткой, видя кружки беседующих между собой воинов, повсюду они обращались с речью, не столько порицая сам факт, сколько расспрашивая о причинах, вызвавших внезапное раздражение и возмущение. Все указывали на то, что им не выдавали своевременно жалованья и что хотя в то самое время, когда обнаружились преступные деяния илитургийцев после поражения двух полководцев и двух войск, благодаря именно их доблести спасена честь римского имени и удержана в повиновении провинция, илитургийцы понесли достойное по своей вине наказание, между тем нет никого, кто бы вознаградил их за доблестные подвиги. На эти жалобы трибуны отвечали, что требования их справедливы и что об этом они доведут до сведения главнокомандующего; они радуются, что не случилось ничего более печального и непоправимого: по милости богов остались невредимы Сципион и государство и в состоянии отблагодарить воинов за службу.
Сципион, привыкший к войнам, но незнакомый с бурными восстаниями, беспокоился, как бы или войско не перешло границ в своих заблуждениях, или сам он не превысил меры в наказании. В данную минуту он решил действовать мягко, как и начал, и разослал сборщиков податей по общинам, платившим дань, чтобы тем самым подать надежду на скорое получение жалованья. Вскоре был издан приказ собраться для получения жалованья в Карфаген, или в разное время по частям, или всем вместе, по желанию. Восстание, уже ослабевавшее само по себе, улеглось, когда неожиданно успокоились взбунтовавшиеся испанцы: Мандоний и Индибилис возвратились в свою страну, оставив свой замысел, когда пришло известие о том, что Сципион жив; и уже не было ни согражданина, ни чужестранца, кто бы мог быть сообщником римских воинов в их безрассудном предприятии. Обсуждая все возможные планы, они не видели другого исхода, как, подвергаясь большой опасности, отказаться от своих злых замыслов и предать себя или справедливому гневу главнокомандующего, или его милосердию, в котором не следует отчаиваться: ведь он прощал даже врагов, с которыми сражался с оружием в руках; их же возмущение не сопровождалось ни ранами, ни кровопролитием, не отличалось суровостью и не заслуживает строгого наказания; так человеческий ум чересчур красноречив, когда смягчает собственную вину. Колебались они только в том, идти ли за получением жалованья отдельными когортами или всем вместе. Взяло верх мнение – идти всем вместе, так как это они считали более безопасным.
26. В те же дни, когда они обсуждали эти вопросы, в Новом Карфагене происходило совещание о них, и спорили о том, наказать ли только зачинщиков возмущения, которых было не более тридцати пяти, или казнью большего числа виновных покарать это возмущение, подающее столь гнусный пример и скорее заслуживающее наименование «отпадение». Верх одержало более снисходительное мнение – ограничиться наказанием зачинщиков, а для толпы было признано достаточным сделать ей строгий выговор. Военный совет распускают и объявляют войску, стоявшему в Новом Карфагене, поход против Мандония и Индибилиса, так что казалось, будто это и было предметом совещания, и приказывают запастись на несколько дней съестными припасами. Посланным навстречу войску семи трибунам, которые уже ранее находились в Сукроне, с целью успокоить возмущение, было указано по пять имен зачинщиков восстания с тем, чтобы они через подручных людей, с ласковым видом и радушной речью, пригласили их к себе в гости и, усыпив вином, связали.
Бунтовщики были уже недалеко от Нового Карфагена, как узнали от встречных, что все войско во главе с Марком Силаном выступает назавтра против лацетанов. Эта новость не только освободила их от всякого страха, скрывавшегося в глубине их сердца, но и вызвала в них сильную радость, так как, думали они, одинокий полководец будет в их руках, а не они сами попадут в его власть. Они вошли в город перед заходом солнца и увидали другое войско готовящим все к походу. Встретили их нарочно приготовленными приветствиями в таком духе, что их приход приятен для главнокомандующего и случился кстати, так как они подошли как раз ко времени выступления другого войска, и они подкрепили себя пищей. Вожаки восстания, заманенные трибунами через подручных людей в гости, без всякого шума были схвачены и связаны. В четвертую стражу начал выступать обоз войска, поход которого был объявлен только для виду; на рассвете подняты были знамена, но у ворот войско было остановлено и вокруг всех ворот была поставлена стража, для того чтобы никто не мог выйти из города.
Затем те, которые пришли накануне, будучи приглашены на сходку, с угрожающим видом устремились на площадь к трибуналу главнокомандующего, рассчитывая запугать его своими криками. Одновременно главнокомандующий вступил на трибунал, и приведенные обратно от ворот вооруженные воины окружили с тыла безоружную толпу. Тогда пропала всякая отвага и, как после они сознавались, ничто их так не устрашило, как неожиданная бодрость и цветущий вид главнокомандующего, которого они думали найти немощным, и его взгляд, какого они, по их словам, не припомнят даже во время боя.
Сципион сидел некоторое время молча, пока не сообщили ему о том, что виновники восстания приведены на форум и что все готово.
27. Тогда, водворив через глашатая тишину, он начал так: «Никогда я не думал, что у меня не хватит слов, с которыми бы я мог обратиться к моему войску, не потому, чтобы я упражнялся более в красноречии, чем занимался делами, но потому, что, живя почти с детства в лагере, я изучил военные нравы. Но как говорить с вами, на это у меня не хватает ни мыслей, ни слов; я даже не знаю, каким именем должен назвать вас. Гражданами? Вас, которые отказались от своего отечества. Воинами? Вас, которые отвергли власть главнокомандующего и ауспиции, нарушили святость клятвы! Врагами? Я узнаю строение тела, лица, одежду и внешний вид граждан, но вижу поступки, слова, намерения и настроение врагов. В самом деле, чего другого вы желали или на что иное надеялись, как не на то, чего желали илергеты и лацетаны? Но они все-таки последовали в своем безумном предприятии за Мандонием и Индибилисом, мужами царской крови, вы же вручили аустиции и власть главнокомандующего умбрийцу Атрию и Альбию из Кал. Скажите, воины, что вы не все это сделали и не все этого желали, что это безумное предприятие немногих, и я охотно поверю, если вы это скажете. Ведь это преступление не такого рода, чтобы можно было искупить его, не прибегая к страшным наказаниям, раз оно совершено всем войском.
