Я поневоле касаюсь этих событий, словно ран; но их нельзя исцелить, если не прикоснуться к ним и не ощупать их. Изгнав карфагенян из Испании, я, по крайней мере, верил в то, что нет ни одного места во всей провинции, ни одного человека, кому жизнь моя была бы ненавистна: так я вел себя не только с союзниками, но и с врагами. И вот в моем лагере – так обманулся я в своих ожиданиях! – вести о моей смерти не только поверили, но даже ждали ее с нетерпением. Не то чтобы я хотел приписать это злодеяние всем, я, по крайней мере, если бы уверился в том, что все войско желает мне смерти, не задумался бы умереть немедленно здесь же, на ваших глазах, меня бы не прельщала жизнь, ненавистная моим согражданам и воинам; но подобно тому, как море, по природе своей неподвижное, волнуется под влиянием дуновения ветра, так и в целой толпе, в вас таятся и покой, и бури; причина и источник всего зла в ваших руководителях, вы же поступили безумно вследствие заразительности примера. Мне кажется, даже сегодня вы не отдаете себе отчета в том, до какого безумия вы дошли, на какое преступление дерзнули вы против меня, против отечества, родителей и детей ваших, против богов, свидетелей присяги, против святости ауспиций, под покровительством которых вы служите, против военных обычаев и дисциплины предков, против величия верховной власти.
О себе самом я молчу; положим, что вы поверили скорее легкомысленно, чем радостно; положим, наконец, я таков, что совсем неудивительно, если войску надоело повиноваться мне. Чем же провинилось перед вами отечество, которое вы собирались предать, соединившись с Мандонием и Индибилисом? Что вам сделал римский народ, что вы отняли власть у трибунов, избранных голосованием народа, и вручили ее частным лицам? Не довольствуясь возведением их в звание трибунов, вы, римское войско, вручили связки вашего главнокомандующего людям, никогда не имевшим и раба, которым бы они могли повелевать; в палатке главнокомандующего жили Альбий и Атрий; у них раздавался сигнал, у них просили пароля. Они восседали на трибунале Публия Сципиона, при них находился ликтор, перед ними расступалась толпа и несли связки с секирами. Вы считаете чудовищными предзнаменованиями, если нисходят с неба молнии, если идет каменный дождь, если у животных рождаются детеныши необыкновенного вида; но это вот чудовищное явление, которое не может быть искуплено никакими общественными молебствиями, без пролития крови тех, кто дерзнул на такое злодеяние.
28. И хотя ни одно преступление не имеет разумного основания, все же, насколько это возможно в деле беззаконном, я желал бы знать, какие мысли, какая цель была у вас. Некогда легион, посланный в Регий для охраны, злодейски избив старейшин общины, держал в своих руках этот богатый город в течение десяти лет; за это преступление весь легион, 4000 человек, был обезглавлен на римском форуме. Но прежде всего они приняли сторону не умбрийца Атрия, какого-то полумаркитанта, вождя, само имя которого достойно презрения, но военного трибуна Деция Вибеллия, и не соединились ни с Пирром, ни с самнитами или луканцами, врагами римского народа; вы же вступили в сговор с Мандонием и Индибилисом и намерены были соединить свое оружие с их оружием. Затем те, подобно кампанцам, отнявшим Капую у этрусков, ее старинных обитателей, подобно мамертинцам
[958], захватившим Мессану в Сицилии, думали найти себе постоянное местожительство в Регии и не намерены были сами тревожить войною ни римский народ, ни союзников римского народа. Не собирались ли и вы обосноваться в Сукроне? Если бы я, уходя из покоренной провинции, как главнокомандующий, вздумал оставить вас там, вы должны были бы взывать к помощи богов и людей, потому что вы не возвращаетесь к своим женам и детям. Но пусть вы вырвали из сердца память о них так же, как об отечестве и обо мне. Я желаю проследить развитие вашего преступного, но все же еще не до последней степени безумного замысла. Неужели вы, при жизни моей, при целости остального войска, с которым я в один день взял Новый Карфаген, с которым я разбил, обратил в бегство и выгнал четырех главнокомандующих, четыре карфагенские армии, вы, восемь тысяч человек, все, конечно, стоящие менее Альбия и Атрия, которым вы подчинились, думали вырвать из рук римского народа провинцию Испанию? Я оставляю в стороне и отодвигаю на задний план свое имя. Вы оскорбили меня только тем, что легко поверили моей смерти. Что же? Если бы я был на краю могилы, то неужели бы вместе со мною предстояло погибнуть государству и власть римского народа была бы близка к падению? Пусть Юпитер Всеблагой Всемогущий не допустит того, чтобы город, основанный по совершении гаданий, по воле богов, на вечные времена, погиб вместе с моим бренным и смертным телом. Потеряв в одну войну столько таких славных полководцев, как Гай Фламиний, Эмилий Павел, Семпроний Гракх, Постумий Альбин, Марк Марцелл, Тит Квинкций Криспин, Гней Фульвий и родные мне Сципионы, Римское государство осталось цело и будет существовать после гибели от меча или болезни тысячи других. И вдруг моя смерть повлекла бы гибель государства? Вы сами здесь, в Испании, после смерти двух полководцев, отца моего и дяди, избрали себе предводителем Септима Марция, чтобы он вел вас против карфагенян, возгордившихся недавней победой. И я говорю так, как будто бы Испании суждено было остаться без полководца. Но разве не явились бы мстителями за оскорбление верховной власти Марк Силан, посланный в провинцию с теми же правами, с тою же властью, как и я, и легаты – мой брат Луций Сципион и Гай Лелий? Неужели можно было сравнивать одно войско с другим, или одних полководцев с другими, или достоинство, или дело? Если бы во всем этом вы оказались выше, то пошли ли бы вы с оружием в руках вместе с пунийцами против отечества, против ваших сограждан? Желали ли бы вы, чтобы Африка царила над Италией, Карфаген над Римом? За какую провинность отечества? 29. Некогда Кориолана несправедливое обвинение, жалости достойное и незаслуженное изгнание, вынудило осаждать свой родной город; но все же личное чувство удержало его от страшного преступления против общего блага. Вас какая обида, какой гнев побудил к тому? Или уплата жалованья несколькими днями позже вследствие болезни главнокомандующего была основательной причиной для того, чтобы объявить войну отечеству, отложиться от римского народа, перейти на сторону илергетов и попрать все божеское и человеческое? Вы обезумели конечно, воины, и ваши умы объял такой же сильный недуг, как мое тело. Душа моя содрогается, когда я представляю себе, чему верили люди, на что надеялись, чего желали! Пусть все исчезнет во мраке забвения, если можно, а если нет, то пусть будет покрыто молчанием. Я не стану отрицать, что речь моя показалась вам мрачной и жестокой. Насколько ваши действия, думаете вы, превосходят жестокостью мои слова? Я, по вашему мнению, должен терпеть ваш поступок, а вы не переносите равнодушно даже того, что я говорю обо всем этом. Но даже и в этих самых упреках я не пойду далее. О, если бы вы так же легко забыли об этом, как забуду я! Итак, что касается до всех вас, то если в вас есть раскаяние в своем заблуждении, этого возмездия для меня более чем достаточно. Альбий из Кал, Атрий умбриец и остальные вожаки преступного восстания смоют кровью свое злодеяние; для вас видеть их казнь должно быть не только не горько, но, напротив, радостно, если к вам возвратился здравый рассудок: ведь ни к кому они не относились так враждебно, никому так не желали зла, как вам!»
