Почти пораженный при самой встрече, Нумидиец благодарил Сципиона за освобождение своего племянника. Он уверял его, что с того времени искал случая встретиться с ним, и вот, когда наконец, по милости богов, представился подобный случай, он не упустил его. Он-де сгорает желанием служить ему и римскому народу с таким усердием, что решительно ни один иностранец не будет в состоянии больше заботиться о римских интересах. В Испании, стране чужой и ему неизвестной, он имел меньше средств доказать это, хотя давно уже того желал; в той же стране, в которой он родился и воспитан в надежде занять престол своего отца, он легко это докажет. Если только римляне пошлют в Африку полководцем того же самого Сципиона, то он имеет достаточно основания надеяться, что дни Карфагена сочтены. С удовольствием смотрел на него и слушал его Сципион, так как знал, что Масинисса был душою всей неприятельской конницы, и в самом юноше все говорило о его великом духе. Обменявшись обещаниями, Сципион отправился обратно в Тарракон; Масинисса же, опустошив соседние поля с согласия римлян, чтобы не казалось, что он без всякого основания переправился на материк, возвратился в Гадес.
36. Потеряв возможность осуществить в Испании те предприятия, надежду на которые оживило в нем сначала восстание воинов, а затем отпадение Индибилиса, Магон готовился переправиться в Африку, но в это время ему сообщено было из Карфагена повеление сената переправить в Италию флот, который стоял у него в Гадесе, наняв там возможно больше галльской и лигурийской молодежи, соединиться с Ганнибалом и не допускать ослабления войны, начатой с величайшей стремительностью, но с большим еще счастьем. На этот предмет Магону были привезены деньги и из Карфагена, да и сам он взыскал, сколько мог, от жителей Гадеса, ограбив не только их государственную казну, но даже и храмы, и заставив всех частных лиц сносить на площадь золото и серебро.
Плывя мимо берега Испании, Магон высадил недалеко от Нового Карфагена воинов и опустошил ближайшие поля, а затем стал на якорь со своим флотом вблизи города. Здесь, продержав днем воинов на кораблях, ночью он высадил их на берег и повел к той части стены, с которой Карфаген ранее был взят римлянами, полагая, что город защищен недостаточно сильным гарнизоном и что некоторые из горожан произведут волнение в надежде на переворот. Но прибежавшие с полей перепуганные вестники одновременно сообщили об опустошениях, о бегстве поселян и о приходе неприятелей; вместе с тем днем виден был флот, и было ясно, что место стоянки недаром выбрано перед городом. Поэтому, готовые к бою и в полном вооружении, горожане держались у ворот, обращенных к болоту и морю.
Лишь только неприятели – толпа, состоявшая из воинов вперемешку с моряками – врассыпную подступили к городским стенам с больше с шумом, чем силою, как вдруг открылись ворота, римляне с криком бросились из них и, приведя в замешательство врагов, которые при первом же натиске и залпе стрел обратились в бегство, преследовали их до самого берега и перебили многих из них. И если бы растерявшихся карфагенян не приняли приставшие к берегу корабли, то от этого бегства и боя не осталось бы в живых ни одного человека. На самих кораблях также царило смятение: боясь замешкаться, убирали лестницы и рубили якорные канаты, чтобы неприятели не ворвались вместе с бегущими. Многие позорно погибли, плывя к кораблям, не видя во мраке, куда стремиться или чего избегать. На следующий день, когда флот поспешно отплыл обратно к Океану, откуда он прибыл, между городской стеной и берегом было найдено до 800 трупов и до 2000 всякого оружия.
37. Магон, возвратившись к Гадесу, куда его не пустили, причалил с флотом к Кимбиям – местечку, находящемуся недалеко от Гадеса. Отправляя в город послов с жалобой на то, что перед ним, союзником и другом, были закрыты ворота, причем горожане оправдывались тем, что это произошло вследствие стечения народа, враждебно настроенного против карфагенян за произведенные кое-где сходившими с кораблей воинами грабежи, он выманил для переговоров их суфетов
[960] (представители высшей власти у карфагенян) с квестером и, истерзав их ударами плетей, приказал распять на крестах. Отсюда Магон направился с флотом к острову Питиусе
[961], лежащему от материка приблизительно в ста милях и населенному тогда карфагенянами. Поэтому флот принят был дружественно и не только охотно снабжен съестными припасами, но для пополнения его доставили молодых людей и оружие. Полагаясь на них, пунийский вождь переправился к Балеарским островам, находившимся отсюда в пятидесяти милях. Балеарских островов два: один из них больше и богаче оружием и мужами; там есть и гавань, где Магон – как раз был уже конец осени – надеялся с удобством прозимовать. Но флот его был встречен так неприязненно, как будто бы на этом острове жили римляне. В употреблении у них, главным образом, и теперь, а тогда исключительно было одно оружие – пращи, и решительно ни один человек из другого племени не дошел до такого искусства в употреблении этого оружия, каким отличаются балеарцы перед всеми остальными. Поэтому они пустили такую массу камней, сыпавшихся подобно чрезвычайно частому граду, на приближавшийся уже к острову флот, что неприятели, не осмелившись вступить в гавань, повернули корабли в открытое море. Отсюда они переправились на меньший из Балеарских островов, почва которого была плодородна, но по силе мужей и оружия он уступал первому. И вот, сойдя с кораблей, выше гавани, в укрепленном месте они располагаются лагерем. Овладев без боя городом и островом, набрав здесь 2000 человек вспомогательного войска и отправив их в Карфаген, они вытащили на берег корабли на зимовку. После удаления Магона от берегов жители города Гадеса сдались римлянам.
38. Вот что было совершено в Испании под личным предводительством и главным начальством Публия Сципиона. Сам он, передав управление провинцией Луцию Лентулу и Луцию Манлию Ацидину, с десятью кораблями возвратился в Рим и в заседании сената, происходившем за чертою города в храме Беллоны, дал отчет о своих действиях в Испании: сколько раз он победил врагов в открытом поле, сколько неприятельских городов взял штурмом, какие племена подчинил римскому народу. По его словам, он шел в Испанию против четырех главнокомандующих, против четырех победоносных войск и не оставил ни одного карфагенянина в этих землях. Скорее была сделана попытка, можно ли за эти подвиги надеяться на триумф, чем высказано настойчивое требование, так как было известно, что до того времени никто не получал триумфа, кто вел войну, не занимая высшей государственной должности. По закрытии заседания сената он вступил в город и внес в государственную казну 14 342 фунта серебра и большое количество чеканной монеты.
Затем Луций Ветурий Филон председательствовал в комициях для избрания консулов, и все центурии с большим жаром провозгласили консулом Публия Сципиона. В товарищи ему дают Луция Лициния Краса, верховного понтифика. Между прочим рассказывают о том, что никогда за эту войну не было большего наплыва народа на комициях, чем в данном случае. Сходились со всех сторон не только для того, чтобы подавать голоса, но и для того, чтобы взглянуть на Сципиона; толпа стекалась в его дом и на Капитолий, когда он приносил в жертву сотню быков, обещанных им в Испании Юпитеру. Все твердо верили в то, что, как Гай Лутаций окончил предшествовавшую Пуническую войну, так и Публий Корнелий положит конец настоящей, и как изгнал он карфагенян из всей Испании, так же изгонит их и из Италии, и уже назначали ему в управление провинцию Африку, как будто бы в Италии война была окончена. Затем происходили комиции для избрания преторов. Избраны были двое, бывшие тогда плебейскими эдилами, – Спурий Лукреций и Гней Октавий, и из частных лиц Гней Сервилий Цепион и Луций Эмилий Пап.
