Затем все другие заботы превзошла одна, после того как, с прибытием послов, все были осведомлены об оскорблении локрийцев, бывшем доселе неизвестным. Раздражение в гражданах вызывала не столько преступность Племиния, сколько пристрастие или небрежность Сципиона. Десять послов локрийцев, покрытые грязью и пылью, простирая, по греческому обычаю умоляющих, к сидящим в Комиции консулам повязки и оливковые ветки, пали пред трибуналом на землю со слезными воплями. На вопрос консулов они заявили: от легата Квинта Племиния и римских воинов они претерпели такие истязания, претерпеть которые римский народ не пожелал бы даже карфагенянам; они просят дать им возможность обратиться к сенату и пожаловаться на свои бедствия.
17. Когда им дана была аудиенция у сената, то старейший из них говорил так: «Я знаю, сенаторы, что для оценки вами наших жалоб весьма важно точно осведомить вас и о том, как Локры были переданы Ганнибалу, и о том, как, по изгнании пунийского гарнизона, вернулись они под вашу власть; ведь если отпадение совершилось вовсе не в силу общественного решения, а возвращение под вашу власть произошло, очевидно, не только согласно нашему желанию, но и при содействии нашей доблести, то вы тем более должны негодовать, что ваш легат и воины наносят такие незаслуженные обиды добрым и верным союзникам. Но я полагаю, что дело о том и другом нашем отпадении следует отложить до другого времени по двум соображениям: во-первых, чтобы вопрос этот рассматривался в присутствии Публия Сципиона, который вернул Локры и был свидетелем всех наших правильных и неправильных действий; во-вторых, каковы бы мы ни были, но мы не должны были подвергаться тому, чему мы подверглись.
Мы не можем скрыть, сенаторы, что, когда пунийский гарнизон был в нашей крепости, мы терпели много позорных и незаслуженных притеснений со стороны начальника отряда Гамилькара и со стороны нумидийцев и африканцев. Но что все это в сравнении с тем, чему мы подвергаемся теперь? Прошу вас, сенаторы, выслушать снисходительно то, что я скажу против воли: весь род человеческий находится в настоящее время в напряженном ожидании, увидит ли он вас или карфагенян повелителями вселенной. Если о власти римской и пунийской следует судить на основании того, что мы, локрийцы, перенесли от карфагенян или что переносим именно теперь от вашего гарнизона, то всякий предпочтет для себя господство тех, а не ваше. И однако смотрите, каково настроение локрийцев по отношению к вам: претерпевая от карфагенян гораздо меньшие несправедливости, мы прибегли к вашему главнокомандующему; перенося от вашего гарнизона действия более чем враждебные, мы принесли свои жалобы не куда-нибудь в другое место, а к вам. Или вы, сенаторы, обратите внимание на наше угнетенное положение, или нам не помогут мольбы даже к бессмертным богам.
Легат Квинт Племиний послан был с гарнизоном отнять у карфагенян Локры и оставлен там с тем же гарнизоном. В этом вашем легате – крайне бедственное положение дает смелость говорить свободно – нет ничего человеческого, сенаторы, кроме внешнего облика, и ничего, свойственного римскому гражданину, кроме наружности, одежды и латинской речи; это – приносящее гибель неукротимое чудовище, которое некогда, по мифическим рассказам, занимало отделяющий нас от Сицилии пролив и губило моряков
[973]. И если бы он довольствовался тем, чтобы один только сам проявлял свою преступность, сластолюбие и алчность по отношению к вашим союзникам, то мы все же, при нашем терпении, наполнили бы эту, хотя и глубокую, пучину; а теперь всех центурионов и воинов ваших он обратил в Племиниев – до такой степени ему хотелось сделать общими качествами своеволие и бесчестность: все похищают, грабят, бьют, ранят, убивают, бесчестят матрон, девушек, благородных мальчиков, вырывая их из обятий родителей; ежедневно наш город берут, ежедневно разграбляют; день и ночь все повсюду оглашается плачем похищаемых и уносимых жен и детей. Кто знает, тот подивится, как это или у нас хватает терпения, или совершающие такие великие несправедливости не пресытились еще ими. Я не могу перечислить и вам не стоит выслушивать все отдельные бедствия, которые мы вынесли; я изложу все в общих чертах. Я утверждаю, что в Локрах нет ни одного дома, нет ни одного человека, который бы не подвергся обиде; не остается ни одного рода преступности, сластолюбия, алчности, не примененного к какому-нибудь лицу, которое могло бы подвергнуться ему. Едва ли можно сообразить, какое бедствие государства более ужасно, то ли, когда враги взяли город во время войны, то ли, когда преступный тиран угнетает его силой оружия. Все, чему подвергаются города по взятии их, мы претерпели и именно теперь претерпеваем, сенаторы; все злодеяния, которые совершают самые жестокие и гнусные тираны над угнетенными гражданами, совершил Племиний над нами, над нашими детьми и женами.
18. Но есть одно обстоятельство, относительно которого побуждает нас особенно жаловаться – враждебное религиозное чувство, и вместе с тем мы желали бы, сенаторы, чтобы вы выслушали его и освободили свое государство, если вам это будет угодно, от греха. Мы ведь видели, с какой торжественностью вы не только почитаете своих богов, но и принимаете иноземных. Есть у нас капище Прозерпины, о святости которого, вероятно, дошла до вас какая-нибудь молва во время войны с Пирром; плывя на обратном пути из Сицилии мимо Локр, он среди прочих гнусных злодеяний, совершенных над нашим государством за нашу верность вам, ограбил и сокровищницу Прозерпины, неприкосновенную до того дня; и таким образом, сложив деньги на корабли, сам отправился сухим путем. Что же случилось, сенаторы? Ужаснейшая буря разбила на следующий день флот, и все корабли, на которых находились священные деньги, были выброшены на наши берега. Убежденный наконец этим страшным бедствием, что существуют боги, надменнейший царь приказал собрать все эти деньги и принести их обратно в сокровищницу Прозерпины. Тем не менее после того ничто ему не удавалось, и изгнанный из Италии, он неосторожно вступил ночью в Аргос и погиб бесславной и позорной смертью. Хотя ваш легат и военные трибуны слыхали рассказ об этом случае и тысяче других, которые были передаваемы не с целью увеличить почтение к богине, но потому, что мы и наши предки часто узнавали о них благодаря непосредственной силе богини, – тем не менее они дерзнули простереть свои святотатственные руки к тем неприкосновенным сокровищам и осквернить этой безбожной добычей самих себя, свои жилища и ваших воинов. Поэтому заклинаю вас, сенаторы, вами и вашей добросовестностью, не предпринимайте ничего ни в Италии, ни в Африке, прежде чем искупите их злодеяние, чтобы совершенный ими грех не пришлось смыть не только их кровью, но и бедствием государства.
Впрочем, сенаторы, даже теперь гнев богини поражает и вождей, и воинов ваших; уже несколько раз они сражались друг с другом в правильном бою; вождем одной партии был Племиний, другой – два военных трибуна. Борьбу между собой они вели не с меньшим ожесточением, чем с карфагенянами; и своим безумием они дали бы Ганнибалу возможность снова овладеть Локрами, если бы не прибыл призванный нами Сципион. Но, клянусь Геркулесом, мне возразят: исступление преследует оскверненных святотатством воинов, а в наказание самих вождей гнев богини еще не проявился. Напротив, тут-то он и выразился особенно явственно: легат приказал высечь розгами трибунов; затем сам был захвачен при помощи коварства трибунов и был брошен полуживым, после того как, помимо прочих телесных истязаний, у него были отрезаны нос и уши; далее, оправившись от ран, легат приказал заключить военных трибунов в оковы, высечь розгами, подвергнуть всякого рода рабским истязаниям и умертвить, а после убиения запретил их хоронить. Так наказала уже богиня ограбивших ее храм и только тогда перестанет преследовать их всякого рода ужасами, когда священные деньги будут положены назад в сокровищницу. Некогда
[974] наши предки во время жестокой борьбы с Кротоном решили перенести эти деньги в город, так как храм находился вне города. Ночью из капища послышался голос, повелевавший не трогать ничего: богиня-де защитит свой храм. Так как религиозный страх не позволял перенести оттуда сокровища, то решили окружить храм стеною; и она была введена уже довольно высоко, как вдруг обрушилась.
