30. Удалив на одинаковое расстояние воинов, сошлись – каждый с одним переводчиком – величайшие вожди не только своего времени, но и всех предшествовавших веков, равные любому царю или главнокомандующему всех народов. Смотря один на другого, проникнутые взаимным удивлением, они некоторое время молчали. Затем Ганнибал начал говорить первым:
«Если так решила судьба, чтобы я, сам завязав войну с римлянами и столько раз почти державший в руках победу, сам же явился просить мира, то я радуюсь, что жребий выпал мне просить его именно у тебя. И для тебя, среди многих других отличий, не последней похвалой послужит то, что тебе уступил Ганнибал, которому боги даровали победу над столькими римскими главнокомандующими, и что ты положил конец этой войне, замечательной большим числом ваших поражений, чем наших; надо же было судьбе допустить и такую насмешку, чтобы, взявшись за оружие в консульство твоего отца и с этим же римским главнокомандующим впервые сразившись, я теперь безоружным пришел к его сыну просить мира. Конечно, лучше всего было бы, если бы боги вложили нашим отцам мысль, чтобы вы довольствовались господством над Италией, а мы над Африкой: ведь и для вас Сицилия и Сардиния не представляют достаточного вознаграждения за потерю стольких флотов, стольких армий, стольких и таких выдающихся вождей; но прошедшее можно скорее порицать, чем исправить его. Пожелав чужого, мы сражаемся за свое, и не только вы видели войну в Италии, а мы в Африке, но и вы почти у ворот своих и на стенах видели вражеские знамена и оружие, а мы из Карфагена слышим шум в римском лагере. Итак, переговоры о мире начинаются, когда вы находитесь в лучшем положении, а это то, чего мы наиболее гнушались, а вы наиболее желали. Начинаем их мы, вожди, для которых в высшей степени важно заключение мира, и наши государства утвердят все, что бы мы ни решили. Нам нужно только настроение, не исключающее спокойного обсуждения. Что касается до меня, возвращающегося стариком на родину, откуда я уехал мальчиком, то мои годы, мои удачи и неудачи так уже воспитали меня, что я предпочитаю следовать руководству рассудка, а не счастья; но я опасаюсь твоей молодости и постоянного счастья, свойств, более располагающих к надменности, чем это нужно для спокойного обсуждения. Нелегко принимает в соображение неведомые превратности случая тот, кого судьба никогда не обманывала. Чем я был при Тразименском озере и при Каннах, тем сегодня являешься ты. Судьба никогда не изменяла тебе, когда ты с величайшей отвагой затевал всякие предприятия, получив верховную власть в возрасте, едва годном для военной службы. Ты мстил за смерть отца и дяди, и самое несчастье вашего дома послужило тебе к достижению необыкновенной славы в высшей степени доблестного и почтительного человека; ты вернул потерянную Испанию, прогнав оттуда четыре пунийских войска; будучи выбран консулом, ты переправился в Африку, в то время как у других не хватало мужества защищать Италию; уничтожив здесь два войска, взяв и спалив до тла в один час два лагеря, захватив в плен могущественнейшего царя Сифака, отняв столько городов его области и столько городов нашего государства, ты лишил меня обладания Италией, где я безвыходно находился шестнадцать лет. Естественно, твой дух предпочитает победу миру. Я знаю это настроение, более побуждающее к высокому, чем к полезному; и мне некогда улыбалось такое же счастье. Итак, если бы в счастье боги давали и здравый ум, то мы принимали бы в соображение не только то, что случилось, но и то, что может случиться. Если ты забудешь обо всех других, то я являюсь достаточным примером всякого рода непостоянства счастья. Тот, которого ты недавно видел
[993] стоявшим со своим лагерем между Аниеном и вашим городом, ведущим войско и почти уже восходящим на римские стены, того ты видишь здесь: потерявший двух братьев, храбрейших мужей, славнейших полководцев, я под стенами почти осажденного моего родного города, просящий освободить свое отечество от того, чем сам угрожал вашему.
Всякому счастью, чем оно больше, тем менее следует верить. Ввиду того, что твое положение благоприятно, наше же сомнительно, для тебя почетно и славно даровать мир, для нас же не столько почетно, сколько необходимо просить его. Лучше и безопаснее верный мир, чем имеющаяся в виду победа: первый в твоих руках, а вторая – в руках богов. Не подвергай риску счастье стольких лет; представь себе мысленно не только твои силы, но и могущество судьбы и переменчивое военное счастье. С обеих сторон будет оружие, с обеих сторон люди: нигде менее, чем в войне, исход не соответствует надежде. К той славе, которую ты уже можешь иметь, даровав мир, ты не столько прибавишь, в случае победы, сколько отнимешь от нее, в случае неудачи. Счастье одного часа может низвергнуть одновременно славу приобретенную и ту, на которую была надежда. При заключении мира все будет в твоей власти, Публий Корнелий, а в другом случае придется довольствоваться той судьбой, какую дадут боги. Некогда в этой же самой стране Марк Атилий был бы одним из немногих примеров счастья и доблести, если бы, будучи победителем, даровал нашим отцам мир, когда они просили его; но, не устанавливая меры счастью, не сдерживая судьбы, горячившейся подобно не взнузданному коню, он тем позорнее пал, чем выше поднялся.
Конечно, условия мира диктует тот, кто дает его, а не тот, кто просит; но, может быть, мы заслужили того, чтобы нам самим выпросить себе наказание; мы не отказываемся признать вашим все, из-за чего началась война, – Сицилию, Сардинию, Испанию и все острова, находящиеся между Африкой и Италией. Мы же, карфагеняне, ограничившись берегами Африки, готовы видеть вас господами даже в чужих пределах, на суше и на море, так как это угодно богам. Я не отрицаю, что верность пунийская подозрительна для вас вследствие того, что недавно мы не вполне искренно просили мира и не дождались заключения его. Но в вопросе об уверенности, что мир не будет нарушен, весьма важно, Сципион, кто просит его. Насколько мне известно, и ваши отцы отказались от мира в значительной степени потому, что посольство было не достаточно почтенно: я, Ганнибал, прошу мира; а я не просил бы его, если бы не считал полезным, и вследствие этой именно пользы, из-за которой я просил его, я буду охранять его. И подобно тому, как, начав войну, я принимал меры, чтобы никто не был недоволен ею, пока сами боги не стали завидовать, так точно я постараюсь, чтобы никто не тяготился добытым мною миром».
31. На эту речь римский главнокомандующий отвечал приблизительно так: «Я не обманывался, Ганнибал, относительно того, что в расчете на твое прибытие карфагеняне нарушили верность заключенному перемирию и уничтожили надежду на мир; ты и сам признаешь это, так как из прежних условий мира устраняешь все, кроме того, что уже давно находится в нашей власти. Но как ты заботишься о том, чтобы твои сограждане чувствовали, какое бремя ты снял с них, так я должен стараться, чтобы, устранив из мирных условий те пункты, на которые они тогда были согласны, они не получили их в награду за свое вероломство. Потеряв право на прежние условия, вы еще просите, чтобы коварство послужило вам на пользу. Не отцы наши первыми затеяли войну из-за Сицилии, и не мы из-за Испании: в первом случае опасность союзных нам мамертинцев, а во втором – гибель Сагунта вынудили нас на святую и законную войну; что вы вызвали нас, признаешь и ты сам, и свидетели боги, которые первой войны дали конец, согласный с божескими и человеческими законами, и настоящей дают и дадут такой же.
