Что касается меня, то я помню о человеческой слабости, принимаю во внимание силу судьбы и знаю, что все наши дела подвержены тысяче случайностей; но подобно тому, как я признал бы свой образ действий надменным и жестоким, если бы до переправы в Африку отверг тебя, когда ты добровольно готов был покинуть Италию и, посадив войско на суда, шел ко мне просить мира, так теперь я вовсе не обязан по отношению к тебе быть предупредительным, так как я чуть не судом притащил тебя в Африку после продолжительного сопротивления с твоей стороны. Поэтому если к тем условиям, на которых тогда, по-видимому, мог состояться мир, присоединятся какие-нибудь новые, как вознаграждение за захват во время перемирия кораблей с припасами и за оскорбление послов, то мне будет о чем докладывать военному совету; если же и те условия представляются тяжелыми, то готовьтесь к войне, так как вы не можете переносить мира».
Вернувшись таким образом к своим спутникам после переговоров, не заключив мира, вожди объявили, что беседа ни к чему не привела: приходится решить спор оружием и подчиниться той участи, которую дадут боги.
32. Прибыв в лагерь, оба вождя приказывают воинам готовить оружие и собираться с духом на последний бой: в случае удачи, быть победителями не на один день, а навсегда. До наступления завтрашней ночи они будут знать, Рим или Карфаген будет давать законы народам: наградою за победу будет ведь не Африка или Италия, но весь мир; для тех же, кому не посчастливится в битве, опасность равна награде: ибо ни римлянам некуда было бежать, так как они находились в чужой и незнакомой стране, и Карфагену, выставившему последние средства защиты, по-видимому, предстояла близкая гибель.
На этот решительный бой наутро выступили два славнейших вождя двух могущественнейших народов, два храбрейших войска, готовые в тот день или увеличить, или потерять многие ранее приобретенные лавры. Поэтому умы колебались между надеждою и страхом; смотря то на свое, то на вражеское войско и измеряя силы не столько глазами, сколько рассудком, воины представляли себе одновременно и радостный, и печальный исход. Что не приходило в голову им самим, то подсказывали им вожди, напоминая и поощряя их. Пуниец говорил о подвигах, совершенных в течение шестнадцати лет в Италии, об истреблении стольких римских вождей, стольких армий; по мере того как он подходил к отдельным воинам, отличившимся в какой-нибудь битве, он напоминал каждому из них о его заслугах; Сципион указывал на Испанию, на последние битвы в Африке и на сознание врагов в их бессилии, так как вследствие страха они не могли не просить мира, а по врожденному им вероломству не могли не нарушить его. Сверх того, разговор с Ганнибалом, происходивший секретно, а потому дававший полный простор для вымысла, он истолковывал так, как хотел; он высказывал догадку, что, когда пунийцы выходили на сражение, то боги послали им такие же знамения, при которых некогда сражались отцы их у Эгатских островов: близок конец войны и трудов; добыча Карфагена в их руках, близко возвращение домой – на родину, к отцам, детям, женам и пенатам. Говорил он это с горделивой осанкой и с выражением уверенности на лице, и можно было думать, что он уже победил. Затем в первой шеренге он поставил гастатов, за ними принципов, замкнул строй триариями.
33. Строил же он войско не когортами вплотную, помещая каждую перед своими знаменами, но манипулами, значительно отстоящими друг от друга, чтобы было пространство, пробегая по которому пущенные слоны не нарушили бы порядка в рядах. Лелия, который служил у него раньше в звании легата, а в том году в звании квестора вне жребия, на основании сенатского постановления он поставил с италийской конницей на левом фланге, а Масиниссу и нумидийцев – на правом. Проходы, остававшиеся между манипулами стоявших перед знаменами воинов, он наполнил велитами
[994] (это были легковооруженные того времени), дав им приказ при нападении слонов или убежать назад за выстроенные ряды, или расступиться направо и налево, примыкая к отрядам, стоящим у знамен, и таким образом дать животным путь, несясь по которому они попали бы под перекрестные удары дротиков.
Ганнибал, с целью навести страх на врагов, построил впереди 80 слонов – до сих пор такого числа не было ни в одной битве, – за ними вспомогательные силы лигурийцев и галлов вперемежку с балеарцами и маврами; во втором ряду стояли карфагеняне, африканцы и отряд македонян; затем, на некотором расстоянии, помещены были вспомогательные силы из италийцев – то были по большей части бруттийцы, последовавшие за Ганнибалом при уходе его из Италии преимущественно в силу неизбежной необходимости, а не добровольно. Конницу он тоже поставил вокруг флангов: правую сторону занимали карфагеняне, левую – нумидийцы.
Речи, обращенные к воинам, были не одинаковы, как и естественно в войске, состоявшем из такого множества людей, у которых различны были язык, нравы, законы, вооружение, одежда и вообще внешний вид, а равно и основания, по которым они состояли в военной службе. Вспомогательным войскам указывали на наличную и притом увеличенную плату из добычи; галлов воспламеняли неизменной и врожденной им ненавистью к римлянам; в лигурийцах, выведенных из суровых гор, возбуждали надежду получить, в случае победы, плодоносные поля Италии; мавров и нумидийцев пугали владычеством Масиниссы, которое будет необуздано; в разных народах возбуждали разные надежды и опасения; карфагенянам же напоминали о стенах родного города, о пенатах, о могилах предков, о детях и родителях, о трепещущих женах, о гибели и рабстве или о владычестве над вселенной – словом, указывали только на крайности и относительно страха, и относительно надежды.
Главнокомандующий держал речь перед карфагенянами, вожди же отдельных племен – перед своими соотечественниками, пользуясь в большинстве случаев услугами переводчиков при обращении к стоявшим вперемежку иноплеменникам. Вдруг у римлян заиграли трубы и рожки и поднялся такой крик, что слоны повернули на своих, главным образом на левый фланг – на мавров и нумидийцев. Без труда увеличил Масинисса страх испуганных врагов и таким образом лишил эту часть их войска защиты конницы. Но небольшое число животных, не испугавшихся, было пущено на врагов и производило ужасное истребление в рядах велитов, причем получили, однако, и сами много ран; ибо, убегая к манипулам, чтобы не быть смятыми, и открыв слонам дорогу, велиты с обеих сторон начали бросать копья в животных, не защищенных от перекрестных ударов; безостановочно метали дротики и стоявшие перед знаменами, пока и эти слоны, выгнанные из римского строя отовсюду сыпавшимся метательным оружием, тоже не обратили в бегство на своем правом фланге самих карфагенских всадников. Увидев беспорядок среди врагов, Лелий увеличил их смятение, наведя на них ужас.
34. Пунийское войско с обеих сторон лишено было конницы, когда сошлись пехотинцы, уже не равные римлянам ни по надежде, ни по силам. Сюда присоединилось обстоятельство ничтожное, но в то же время оказавшееся важным в военном деле: со стороны римлян раздавался единогласный крик, а потому тем более громкий и грозный, со стороны карфагенян голоса были не согласны, как бывает при различно звучащих языках многих народов. Римляне сражались, стоя на одном месте, обрушиваясь на врага весом своего тела и оружия, тогда как на стороне карфагенян было не столько силы, сколько подвижности и быстроты. Поэтому при первом натиске римляне сразу сбили с позиций неприятельское войско; затем, напирая плечом и щитом, они наступали на дрогнувшего врага и подвинулись вперед на значительное пространство, как будто не существовало для него никакого сопротивления; при этом задние ряды стали теснить передние, как только заметили, что строй движется, а это значительно увеличивало натиск для того, чтобы прогнать врага.
