29. В назначенный день предстояло собрание этолийцев, именуемое Общеэтолийским
[1015]. И послы Филиппа поторопились, чтобы застать его, прибыл и Луций Фурий Пурпуреон, отправленный консулом в качестве посла. Подоспели к этому собранию и афинские послы. Первыми были выслушаны македоняне, с которыми был заключен союз в самое недавнее время. Они заявили, что так как ничего нового не случилось, то и они ничего нового сказать не имеют: этолийцы-де должны сохранять раз заключенный мир по тем причинам, по которым они, испытав бесполезность союза с римлянами, заключили мир с Филиппом. «Или вы предпочитаете, – сказал один из послов, – подражать произволу или, лучше сказать, легкомыслию римлян? Приказав ответить вашим послам в Риме: “Зачем вы, этолийцы, являетесь к нам, когда вы без нашего совета заключили мир с Филиппом?” – теперь они же требуют, чтобы вы вместе с ними вели войну против Филиппа. И раньше они притворно доказывали, что война против него была предпринята из-за вас и ради вас, и теперь они мешают вам быть в мире с Филиппом. В Сицилию они переправились сначала, чтобы помочь Мессане; во второй раз – чтобы освободить Сиракузы, стесненные карфагенянами: и Мессаной, и Сиракузами, и всей Сицилией теперь они сами владеют и как платящую дань провинцию подчинили своим топорам и розгам. Конечно, как вы, на основании собственных законов, в Навпакте созываете собрание через магистратов, избранных вами для того, чтобы свободно выбрать в союзники или враги кого желаете, для того, чтобы по своей воле решать вопрос о мире и войне, точно так объявляются для сицилийских государств собрания в Сиракузы, или Мессану, или Лилибей: собрания созывает римский претор; они сходятся, вызванные этой властью, видят претора, окруженного ликторами, гордо творяющим суд с высокой кафедры; спинам угрожают розги, шеям – топоры, и ежегодно они получают по жребию то одного, то другого повелителя. Удивляться этому они и не должны, и не могут, так как видят подчиненными той же власти италийские города Регий, Тарент и Капую, не говоря о соседних городах, на развалинах которых вырос город Рим. Капуя, по крайней мере, существует как надгробный памятник кампанскому народу, после того как сам народ погребен и выброшен из отечества, искалеченный город, без сената, без народа, без должностных лиц, урод, оставить который для заселения было более жестоко, чем если бы он был уничтожен. Безумно надеяться, что что-нибудь останется в прежнем виде, если страною завладеют чужеземцы, более разъединенные языком, нравами и законами, чем пространством моря и суши. Царство Филиппа, думаете вы, в чем-то мешает вашей свободе: между тем он, будучи по вине вашей враждебно настроен против вас, не потребовал, однако, от вас ничего более, кроме мира, и сегодня желает только верности заключенному договору. Приучите чужеземные легионы к этой земле и наденьте на себя ярмо: слишком поздно и тщетно вы будете искать союза с Филиппом, когда у вас владыкою будет римлянин. Этолийцев, акарнанцев, македонян, людей, говорящих на одном и том же языке, разъединяют и соединяют незначительные, временно возникающие причины, а с чужеземцами, с варварами у всех греков есть и будет вечная война, ибо они враги по природе, которая вечна, а не по ежедневно изменяющимся причинам. Но с чего я начал свою речь, на том же и кончу: вы же сами в этом же самом месте три года тому назад постановили решение относительно мира с тем же самым Филиппом, несмотря на неодобрение римлян, которые теперь желают расторгнуть его, когда он окончательно заключен. Судьба ничего не изменила в этом вопросе, и я не вижу для вас основания менять решение его».
30. После македонян, с согласия и по приказанию самих римлян, были введены афиняне, которые, подвергшись возмутительному обхождению, с большею справедливостью могли обвинить царя в дикой жестокости. Они со слезами рассказали о достойном жалости страшном опустошении страны. Не на то-де они жалуются, что от врага потерпели вражеские поступки: существуют некоторые права войны, на основании которых законно и совершать, и терпеть некоторые вещи; если сжигаются посевы, разрушаются дома, угоняется добыча, состоящая из скота и людей, то это скорее жалко, чем возмутительно для того, кто терпит; но они жалуются на то, что тот, кто называет римлян чужеземцами и варварами, до такой степени осквернил все божеские и человеческие права, что при первом опустошении вел законопреступную войну с подземными богами, а при втором – с небожителями. Все могилы и надгробные памятники в их стране разрушены, маны всех усопших не имеют убежища, ничьи кости не прикрыты землей. Были у них святилища, посвященные богам предками, жившими некогда по округам в известных крепостцах и селах, и не оставленные ими в запустении даже тогда, когда они были собраны в один город. Под все эти святилища Филипп подложил огонь; полуобожженные, с отбитыми головами статуи богов лежат среди повалившихся косяков храмов. Какою он сделал Аттику, некогда украшенную памятниками и богатую, такою, если будет можно, он сделает Этолию и всю Грецию. И город их был бы так же обезображен, если бы не подошли на помощь римляне. С таким же ведь преступным намерением он нападал на обитающих в городах богов и охранительницу крепости Минерву, равно как и на храм Цереры Элевсинской и на храмы Юпитера и Минервы, находящиеся в Пирее; но прогнанный вооруженной силою не только от этих храмов, но и от городских стен, он проявил свою ярость на тех святилищах, которые были ограждены только своею святостью. Итак, они просят и умоляют этолийцев, сжалившись над афинянами, начать войну под предводительством бессмертных богов, а затем римлян, которые после богов могущественнее всех.
31. Затем речь держал римский посол: «Сначала македоняне, а затем афиняне изменили весь предварительный план моей речи. В то время как я пришел жаловаться на обиды, причиненные Филиппом стольким союзным нам городам, македоняне, сами же обвиняя римлян, заставили меня предпочесть защиту обвинению; афиняне же, доложив о страшных, бесчеловечных преступлениях царя против небесных и подземных богов, исчерпали все, что сверх того мог бы поставить ему в упрек я или кто-нибудь другой. Имейте в виду, жители Киоса, Абидоса, Эноса, Маронеи, Фасоса, Пароса, Самоса, Ларисы, Мессении, отсюда, из Ахайи, явились с такими же жалобами, причем сильнее и прискорбнее жалобы тех, кому он имел большую возможность вредить. Что касается тех действий, которые он нам поставил в упрек, то, я признаюсь, их невозможно было бы оправдать, если бы они не составляли нашей славы. Он упрекнул нас Регием, Капуей и Сиракузами. В Регий, во время войны с Пирром, нами был отправлен для защиты легион, по просьбе самих регийцев, но он преступным образом овладел этим городом, для защиты которого был послан. Итак, одобрили ли мы этот поступок? Или мы пошли войной на преступный легион и, покорив его своей власти, заставили воинов спинами и головами поплатиться за союзников, а после этого возвратили регийцам города, поля и все имущество вместе со свободой и законами? Сиракузцев угнетали, что особенно возмутительно, чужеземные тираны
[1016]; мы подали им помощь и почти три года мучились, осаждая с суши и с моря укрепленнейший город; хотя сами сиракузцы уже предпочитали быть рабами тиранов, чем сдаться нам, однако мы возвратили им город, взятый и освобожденный одним и тем же оружием. Мы не отрицаем, что Сицилия наша провинция и что те государства, которые были на стороне карфагенян и заодно с ними, вели против нас войну, сделались нашими данниками и платят подати; напротив, мы хотим, чтобы и вы, и все народы знали, что положение каждого соответствует его заслугам по отношению к ним.
