46. Оставив там флот, Аттал и Апустий вошли на десяти легких кораблях в Малийский залив для переговоров с этолийцами относительно плана ведения войны. Во главе этого посольства, явившегося в Гераклею сообщить план царю и римскому легату, был этолиец Пиррий. Этолийцы на основании договора потребовали у Аттала дать им 1000 воинов – такое число он должен был дать им для ведения войны против Филиппа. В этом этолийцам было отказано, потому что они прежде сочли для себя обременительным выступить для опустошения Македонии в то время, когда Филипп в окрестностях Пергама жег все, принадлежавшее богам и людям, и когда они могли отвлечь его оттуда и заставить подумать о своих владениях. Таким образом, этолийцы ушли не столько с помощью, сколько с надеждой, потому что римляне все обещали; Апустий же с Атталом возвратились к флоту.
Затем стали обдумывать штурм Орея. Это государство имело крепкие стены и сильный гарнизон, так как раньше уже подвергалось нападению. С римским флотом после завоевания Андроса соединились двадцать родосских кораблей под начальством Агесимброта, все крытые. Этот флот отправили на стоянку к Зеласию – мысу Фтиотиды, весьма удобно лежащему выше Деметриады против Орея, – быть в резерве, на случай какого-нибудь движения оттуда македонских кораблей. Царский префект Гераклид держал там флот, с намерением отважиться на какое-нибудь предприятие не столько открытой силы, сколько в случае какой-нибудь небрежности неприятеля. Римляне и Аттал с разных сторон стали штурмовать Орей: римляне – со стороны крепости, лежавшей у моря, а царские войска подступили к долине, которая лежит между двумя крепостями и вместе со стеной разделяет город на две части. Как различны были места, так различны были и способы осады: римляне придвигали к стенам «черепахи», винеи и тараны, царские войска же пускали стрелы баллистами, катапультами и другими метательными орудиями всякого рода, бросали огромной тяжести камни, делали подкопы и пользовались всем, что было полезно при первой осаде
[1022]. Однако македоняне защищали город и крепости не только в большем числе, но и с большим присутствием духа, помня как об упреках царя за допущенную вину, так и об угрозах и обещаниях на будущее время. Таким образом, время там уходило вопреки ожиданию, и больше надежды было на осаду и осадные работы, чем на скорый штурм. Между тем легат, находя возможным предпринять что-нибудь другое, оставляет там столько воинов, сколько казалось достаточным для окончания осадных работ, а сам переправляется на ближайший берег материка и вследствие внезапного прихода берет Ларису, кроме крепости – это не знаменитый фессалийский город, но другой, называемый Кремастой
[1023]. Аттал также напал врасплох на Птелей, когда жители ничего не боялись, потому что враг был занят штурмом другого города. Тем временем и осадные сооружения около Орея были уже окончены, и гарнизон, находившийся в городе, был изнурен постоянной работой, дневными и ночными караулами и ранами. Часть стены, подбитая тараном, уже обрушилась во многих местах, и по открытому вследствие этого обвала пути римляне ночью ворвались в крепость, находившуюся над гаванью. На рассвете по сигналу, данному из крепости римлянами, и Аттал ворвался в город, так как стены большею частью были разрушены. Гарнизон и горожане укрылись во второй крепости, откуда два дня спустя последовала сдача. Город был предоставлен царю, а пленники римлянам.
47. Уже наступало осеннее равноденствие, и залив Эвбейский, который называют Койла
[1024], становился ненадежным для моряков. Поэтому, желая уйти из него до зимних бурь, Аттал и римляне направились назад в Пирей, откуда они вышли на войну. Апустий, оставив там тридцать кораблей, выше мыса Малея проплыл к Коркире. Наступление празднеств Цереры задержало царя, желавшего присутствовать при священнодействиях. После празднеств и он удалился в Азию, отпустив Агесимброта и родосцев домой. Вот что было сделано в это лето против Филиппа и его союзников римским консулом и легатом при содействии царя Аттала и родосцев. Второй консул Гай Аврелий, прибыв в провинцию по окончании войны, открыто выразил неудовольствие претору за то, что он действовал в его отсутствие. Поэтому, отправив его в Этрурию, сам повел легионы в область врагов и вел войну, производя опустошения и приобретая больше добычи, чем славы. Так как в Этрурии нечего было делать, то Луций Фурий, мечтая о триумфе за победы над галлами и рассчитав, что он может легче добиться его в отсутствие разгневанного и завидующего консула, неожиданно явился в Рим. Фурий созвал сенат в храме Беллоны и, рассказав о своих подвигах, потребовал, чтобы ему было дозволено с триумфом въехать в город.
48. Большая часть сенаторов признали справедливым его требование как вследствие величия его подвигов, так и вследствие расположения к нему. Но старейшие отказывали в триумфе и потому, что он вел войну с чужим войском, и потому, что он покинул провинцию из желания выхватить триумф, воспользовавшись случаем – он-де сделал это, не руководясь никаким примером.
Особенно бывшие консулы
[1025] высказывались, что он должен был подождать консула. Фурий-де мог, расположившись близ города лагерем, так охранять колонию, чтобы не вступать в решительное сражение и протянуть дело до его прибытия. Чего не сделал претор, то следует сделать сенату, а именно: дождаться консула; когда они выслушают личные объяснения претора и консула, то будут справедливее судить о деле. Большая часть сенаторов полагала, что сенату следует принимать во внимание только действия претора и то, совершил ли он их, находясь в должности и имея право от своего имени производить аустиции. В самом деле, что следовало делать претору, когда из двух колоний, представлявших собою как бы опорные пункты для усмирения галльских мятежей, одна была разграблена и сожжена, и этот пожар должен был перейти на другую столь близкую колонию, как с соседней крыши? Если ничего не дóлжно было предпринимать без консула, то или сенат сделал ошибку, дав войско претору, – ведь он мог определить в своем постановлении, чтобы война велась не претором, но консулом, так точно как он выразил желание, чтобы она велась не преторским, а консульским войском, – или консул, который, приказав войску перейти из Этрурии в Галлию, не встретил его в Аримине сам, чтобы принять участие в войне, которую непозволительно было вести без него. Обстоятельства войны не терпят задержек, проволочек со стороны главнокомандующих, и приходится иногда сражаться не потому, что желаешь, но потому, что заставляет враг. Следует принимать во внимание самое сражение и его исход: неприятели рассеяны и перебиты, лагерь взят и разграблен, колония освобождена от осады, пленные другой колонии освобождены и возвращены своим соотечественникам, одним сражением война окончена. Не только люди радовались этой победе, но и бессмертным богам в продолжение трех дней совершались молебствия за то, что претор Луций Фурий не худо и безрассудно, но хорошо и счастливо вел государственные дела. Даже по какому-то определению судьбы галльские войны поручены роду Фуриев
[1026].
