Закончив набор и все религиозные и государственные дела, которые они должны были выполнить сами, оба консула отправились в Галлию: Корнелий прямой дорогой к инсубрам, которые вели тогда войну в союзе с ценоманами, а Квинт Минуций повернул в левую сторону Италии к Нижнему морю и, приведя войско в Геную, начал войну с лигурийцами. Два лигурийских города, Кластидий и Литубий, и две общины того же племени, Келаты и Кердикиаты, сдались сами; и все уже по сю сторону Пада было под его властью, за исключением галльских бойев и лигурийских ильватов. Говорили, что всего сдалось пятнадцать городов с 20 000 населения. Оттуда он отвел легионы во владения бойев.
30. Войско бойев незадолго до того перешло реку Пад и соединилось с инсубрами и ценоманами, чтобы тоже укрепить свои силы, собрав их вместе, так как они слышали, что консулы будут действовать соединенными легионами. А когда дошел слух, что один из консулов сжигает поля бойев, внезапно вспыхнуло восстание. Бойи стали требовать, чтобы все шли на помощь пострадавшим, инсубры же говорили, что они не оставят своих владений. Таким образом войско разделилось, и когда бойи отправились защищать свои поля, инсубры с ценоманами засели на берегу реки Минция. Ниже этого места на две тысячи шагов, на той же самой реке расположился лагерем и консул Корнелий. Посылая отсюда в селения ценоманов и в Бриксию, столицу этого народа, он узнал, что молодежь находится под оружием не вследствие влияния старших и что ценоманы присоединились к мятежу с инсубрами не на основании общего решения, а потому вызвал к себе старейшин и начал действовать в том смысле и стремиться к тому, чтобы ценоманы, отделившись от инсубров и подняв знамена, или возвратились домой, или перешли на сторону римлян. Но этого он не мог достичь. Однако они уверили консула, что или во время сражения они будут бездействовать, или, если представится еще и случай, помогут римлянам. Инсубры не знали, что состоялось такое соглашение, однако в умах их явилось какое-то подозрение, что верность союзников колеблется. Поэтому, выступив на сражение, они не осмелились доверить им ни тот ни другой фланг, чтобы, в случае коварного отступления, они не испортили всего дела, а поместили их позади знамен в резервах. В начале сражения консул дал обет построить храм Юноне Спасительнице, если в этот день будут рассеяны и обращены в бегство неприятели. Воины закричали, что они дадут консулу возможность исполнить обет, и произвели нападение на неприятелей. Инсубры не вынесли первого же столкновения. Некоторые историки свидетельствуют, что и ценоманы внезапно во время сражения напали с тыла, и произошло смятение с двух сторон. Таким-де образом убито было в этом замкнутом кругу 35 000 неприятелей и взято живыми в плен 5200 человек, в числе их пунийский полководец Гамилькар, который был виновником войны; кроме того, захвачено 130 военных знамен и сыше двухсот колесниц. Многие галльские города, приставшие к отпавшим инсубрам, сдались римлянам.
31. Консул Минуций сначала обошел пределы бойев, на широком пространстве производя опустошения; потом, как только они, оставив инсубров, вернулись защищать свои владения, оставался в лагере, думая, что придется дать неприятелю открытое сражение. И бойи не отказались бы от битвы, если бы не привела их в уныние весть о поражении инсубров. Итак, оставив вождя и лагерь, они рассеялись по селам, чтобы каждому защищать свое имущество, и заставили врага изменить способ ведения войны. Ибо, потеряв надежду решить дело одним сражением, консул начал опять опустошать поля, жечь дома и завоевывать селения. В эти же дни сожжен был Кластидий. Затем легионы были приведены к ильватам лигустинским, которые, единственные из лигурийцев, не были в повиновении. Но и этот народ покорился, услыхав, что инсубры побеждены в сражении, а бойи в таком страхе, что не смеют попытать счастье в сражении. Почти одновременно пришли в Рим от обоих консулов письма, извещавшие об успешном ведении дел в Галлии. Городской претор Марк Сервий прочитал их сначала в сенате, а затем, согласно решению отцов, народу. Назначено было четырехдневное молебствие.
32. В то время была уже зима, и когда Тит Квинкций, взяв Элатию, расположился на зимние квартиры в Фокиде и Локриде, вспыхнул бунт в Опунте. Одна партия призывала этолийцев, которые были ближе, другая – римлян. Этолийцы пришли раньше, но более сильная партия не пустила их и, послав известие к римскому главнокомандующему, удержала город до самого прихода его. Царский гарнизон занимал крепость, и ни угрозы опунтиев, ни авторитет римского главнокомандующего не могли заставить их выйти оттуда. Причиной, почему не тотчас приступили к осаде, послужило прибытие царского вестника, который просил назначить место и время для переговоров. Неохотно была исполнена эта просьба царя, не потому, чтобы Квинкций не желал придать делу такой вид, как будто он, частью оружием, частью переговорами окончил войну; но ведь он не знал еще, пошлют ли ему преемником одного из новых консулов или продлят ему власть (к чему он поручил друзьям и родственникам всеми силами стремиться), но он находил переговоры удобными в том смысле, что ему предоставлялось или склонить дело к войне (если он останется), или – к миру (если ему придется удалиться). Они избрали берег близ Никеи при Малийском заливе; туда прибыл царь от Деметриады с пятью лодками и одним быстроходным кораблем. С ним были македонские начальники и ахейский изгнанник, знаменитый Киклиад. С римским главнокомандующим был царь Аминандр и Дионисодор, посол Аттала, и Агесимброт, начальник родосского флота, Феней, начальник этолийцев, и два ахейца, Аристен и Ксенофонт. Окруженный ими римлянин подошел на край берега и, когда царь вышел на нос стоявшего на якорях корабля, сказал ему: «Удобнее бы было, если бы ты вышел на землю и мы вблизи поочередно говорили бы и слушали друг друга». Когда же царь отказывался сделать это, Квинкций спросил: «Кого, наконец, ты боишься»? На это тот с гордостью и по-царски ответил: «Я никого не боюсь, кроме бессмертных богов, но я не всем доверяю из тех, которых вижу около тебя, а менее всего этолийцам». Римский полководец ответил: «Эта опасность одинакова для всех, кто вступает в переговоры с неприятелем, если не оказывать доверия». «Однако, Тит Квинкций, – сказал царь, – в случае обмана не одинаковую награду за вероломство представляют собою Филипп и Феней; ведь не так трудно этолийцам найти другого претора, как македонянам поставить царя на мое место». После этого наступило молчание.
33. Между тем, как римский вождь считал справедливым, чтобы сперва говорил тот, кто просил о переговорах, царь думал, что первое слово принадлежит тому, кто диктует условия мира, а не тому, кто их принимает. Затем римский вождь сказал, что его речь будет проста; он скажет только то, без выполнения чего никакие условия мира невозможны. Гарнизоны царя должны быть выведены из всех греческих государств; пленные и перебежчики должны быть возвращены союзникам римского народа; должны быть отданы назад римлянам те местности в Иллирии, которыми он завладел после заключения мира в Эпире, а Птолемею, царю Египта – те города, которыми он завладел после смерти Птолемея Филопатора. Таковы условия его и римского народа, но справедливость требует выслушать также и требования союзников. Посол царя Аттала требовал возвращения кораблей с пленными, которые были взяты им в морском сражении при Хиосе, и полного восстановления Никефория
[1036] и храма Венеры, которые он ограбил и опустошил. Родосцы требовали возвращения Переи, страны, лежащей на материке против острова и давно состоявшей под их властью, а также требовали того, чтобы были выведены гарнизоны из городов Иаса, Баргилий и Еврома, а также из Сеста и Абидоса на Геллеспонте, и чтобы Перинф возвращен был на прежних правах византийцам и чтобы были свободны все торговые рынки и гавани в Азии. Ахейцы просили возвращения Коринфа и Аргоса. После того как претор этолийский Феней потребовал почти того же, чего требовали и римляне, а именно – удаления Филиппа из Греции и возвращения этолийцам городов, бывших некогда в полном подчинении у них, стал говорить глава этолийцев Александр, муж выдающегося для этолийца красноречия. По его словам, он уже долго молчал не потому, чтобы полагал, что эти переговоры ведут к чему-нибудь, но для того, чтобы не прерывать речь которого-нибудь из союзников. Филипп никогда не ведет добросовестно переговоров о мире и никогда не вел войн с истинной храбростью. Во время переговоров он строит козни и хитрит, во время войны он не сходится с неприятелем в открытом поле и не сражается лицом к лицу, но, убегая, зажигает и расхищает города и, будучи побежден, уничтожает награды победителей. Не так поступали древние цари македонские: они обыкновенно сражались в правильном строю, щадили по возможности города, чтобы увеличить богатство своего государства. Какая цель, в самом деле, уничтожая то, из-за чего происходит борьба, не оставлять себе ничего, кроме самой войны. В предыдущем году Филипп опустошил в Фессалии больше городов, чем все враги, бывшие когда-нибудь у Фессалии. У самих этолийцев он больше отнял, будучи их союзником, чем неприятелем: изгнав претора и гарнизон этолийский, он завладел Лисимахией; город Киос, бывший тоже под их властью, он разрушил до основания и уничтожил. При помощи такого же вероломства он владеет Фивами Фтиотийскими, Эхином, Ларисой и Фарсалом.
