шедших за ними вдали гастатов скрывали изгибы дорог и долины. Приближаясь к городу, Квинкций стал идти медленнее, как будто приветствуя выходившую навстречу толпу. Это было сделано для того, чтобы гастаты могли догнать его. Так как горожане толпою шли впереди ликторов, то заметили непосредственно следовавший отряд вооруженных только тогда, когда дошли до дома, отведенного главнокомандующему. Тогда все оцепенели, как будто город был предан и взят вследствие коварства претора Антифила. Было ясно, что в собрании, назначенном беотийцам на следующий день, не остается места никакому свободному обсуждению. Поэтому они скрыли свою скорбь, показывать которую было и напрасно, и небезопасно.
2. В собрании первым держал речь Аттал. Начав говорить о заслугах своих предков и своих, как общих по отношению ко всей Греции, так и частных, касавшихся беотийского племени, он, будучи уже слишком стар и слаб для того, чтобы говорить с таким напряжением, смолк и упал. На некоторое время, пока выносили разбитого местным параличом и относили его домой, совещание было прервано. Затем был выслушан ахейский претор Аристен с тем бóльшим вниманием, что он давал беотийцам те же самые советы, что и ахейцам
[1038]. После того сказал несколько слов сам Квинкций, превозносивший в своей речи больше римскую честность, чем военные силы или могущество. Затем платеец Дикеарх внес и прочитал предложение
[1039] о заключении союза с римлянами; никто не осмеливался говорить против, и голосами всех беотийских государств оно было принято и союз утвержден. Распустив собрание, Квинкций пробыл в Фивах столько времени, сколько заставило происшедшее внезапное несчастье с Атталом. Когда же оказалось, что болезнь не грозила в настоящее время опасностью для жизни, а произвела слабость в членах, он, оставив Аттала для необходимого лечения, возвратился в Элатию, из которой пришел, присоединив к союзу беотийцев, как прежде ахейцев. Теперь, так как все в тылу оставалось безопасным и умиротворенным, все помыслы его были обращены на Филиппа и оставшуюся войну.
3. В начале весны, после того, как послы не принесли из Рима никаких успокоительных известий, Филипп тоже решил произвести набор по всем городам царства, хотя был большой недостаток в молодых людях. Непрерывные войны, веденные уже многими поколениями, истребили македонян; даже в царствование самого Филиппа пало большое число их в морских войнах против родосцев и Аттала и в сухопутных – против римлян. Поэтому он набирал и новобранцев шестнадцатилетнего возраста, и снова призывал под знамена некоторых из выслуживших свой срок, у кого только оставалось сколько-нибудь сил. Пополнив таким образом войско, он после весеннего равноденствия стянул все войска в Дий и, устроив там лагерь, в ожидании врага ежедневно упражнял воинов. И Квинкций, выйдя почти в те же дни из Элатии, минуя Троний и Скарфею, прибыл к Фермопилам. Там его задержало назначенное в Гераклее собрание этолийцев, обсуждавших вопрос о том, с какими войсками они будут сопровождать римлян на войну.
Узнав о решении союзников, он на третий день, пройдя из Гераклеи в Ксинии, расположился лагерем на границе эниан и фессалийцев и стал ждать этолийских вспомогательных войск. Этолийцы нисколько не замедлили: под предводительством Фенея явилось 600 пехотинцев и 400 всадников. Чтобы не было сомнения относительно того, чего он ждал, Квинкций тотчас снял лагерь. Когда он перешел во Фтиотийскую область, с ним соединились 500 гортинцев с Крита под предводительством Киданта и 300 аполлонийцев, все в одинаковом вооружении, и не так много спустя – Аминандр с 1200 афаманскими пехотинцами.
Узнав о выходе римлян из Элатии, Филипп, так как ему предстояло решительное сражение, счел нужным ободрить своих воинов. Поэтому, сказав подробно о доблести предков, о которой он уже часто вспоминал, и о военной славе македонян, он перешел к тому, что в то время особенно устрашало умы и что могло возбудить некоторую надежду.
4. Поражению, понесенному в ущелье у реки Аой, он противопоставил то обстоятельство, что римляне у Атрака трижды были обращены в бегство македонской фалангой. Однако и в первом случае, когда македоняне не удержали за собой эпирского ущелья, прежде всего виноваты были те, которые небрежно содержали караулы, затем во время самого сражения вина падает на легковооруженную пехоту и наемных воинов; македонская же фаланга и в то время устояла и всегда останется непобедимой на ровном месте и в правильном сражении.
В фаланге было 16 000 воинов – все лучшие силы его царства. К ним было присоединено 2000 щитоносцев, называемых пельтастами; равное число (по две тысячи) фракийцев и иллирийцев – это племя называлось тралами; смешанных из разных племен наемных воинов около 1500 и 2000 конницы. С этими войсками царь ждал врага. У римлян было почти такое же число: они превосходили только конницей, потому что к ним присоединились этолийцы.
5. Когда Квинкций пододвинул лагерь к Фтиотийским Фивам, то, получив надежду, что город будет предан главою государства Тимоном, подошел к стенам с немногими из всадников и легковооруженных. Но тут надежда до такой степени обманула его, что он не только вступил в бой с горожанами, сделавшими вылазку, но и подвергался страшной опасности, если бы не явились вовремя на помощь внезапно вызванные из лагеря пехотинцы и всадники. После того как неосновательно возникшая надежда не имела никакого успеха, он на то время прекратил дальнейшие попытки овладеть городом; впрочем, достоверно зная, что царь находится уже в Фессалии, но не получив еще известий, в какую сторону пошел он, Квинкций разослал воинов по полям и приказал им рубить и готовить палисад.
Употребление палисада было общим у греков и у македонян, но их колья не были приспособлены ни к тому, чтобы легко переносить их, ни к прочности самого укрепления: они рубили слишком большие и слишком ветвистые деревья, так что воины в оружии не могли их нести, и всякий раз как они огораживали ими лагерь, разрушить их палисад было делом легким. Так как стволы больших деревьев положены были редко, а многочисленные и крепкие ветви давали возможность ловко ухватиться рукой, то двое или – самое большее – трое юношей упершись вырывали одно дерево; вследствие этого тотчас открывалось подобие ворот и под руками не было ничего, чем бы заложить открытое пространство.
Римляне же рубят легкие колья, большею частью раздвоенные или о трех, самое большее – о четырех сучьях, так что воин, повесив за спину оружие, легко может нести их по нескольку; их вбивают так часто и так переплетают сучья, что нельзя разобрать, какой сук к какому стволу принадлежит. К тому же острые и пропущенные один через другой отростки не оставляют места просунуть руку; таким образом и не за что ухватиться, чтобы тащить, и нельзя тащить, так как переплетенные ветви взаимно связывают друг друга. Да если и вытащить случайно один кол, то он и места открывает немного, и весьма легко поставить на его место другой.
