10. Филипп с небольшим числом пехотинцев и всадников сначала занял холм, который выше прочих, чтобы посмотреть, каково положение на его левом фланге, затем, увидев беспорядочное бегство и блеск оружия и знамен на всех окрестных холмах, сам тоже вышел из строя. Преследуя отступавших, Квинкций внезапно увидел, что македоняне вытягивают копья; не зная, к чему они готовятся, он ненадолго остановился вследствие новизны дела. Затем узнав, что это обычай македонян, когда они сдаются, решил пощадить побежденных; но воины, не зная, что враги прекратили сражение и чего желает главнокомандующий, сделали на них нападение: первых перебили, прочих обратили в бегство. Царь беспорядочно бежал в Темпейскую долину. Там один день он простоял у Гонны, чтобы принять оставшихся после сражения. Победители-римляне врываются во вражеский лагерь в надежде на добычу, но находят большую часть его уже разграбленным этолийцами. В тот день 8000 врагов было убито, 5000 взято в плен. Победителей пало около 700. Если кто верит Валерию, чрезмерно увеличивающему всякие числа, то в тот день было убито 40 000 врагов, взято в плен – тут он лжет скромнее – 5700 человек и 249 военных знамен. Клавдий тоже сообщает, что врагов было убито 32 000, взято в плен 4300. Мы поверили не самому меньшему числу, но следовали Полибию, надежному повествователю как вообще истории римлян, так в особенности тех деяний, которые совершены ими в Греции.
11. Собрав из бегства тех, которые были рассеяны разными случаями во время сражения и шли по его следам, Филипп отправил в Ларису людей сжечь царский архив, чтобы он не попал в руки врагов, и удалился в Македонию. Квинкций продал пленных и добычу, уступив часть ее воинам, и отправился в Ларису, не зная достоверно, в какую сторону направился царь и к чему он готовится. Туда явился от царя парламентер под предлогом заключить перемирие на то время, пока будут взяты для погребения павшие в бою, а на самом деле попросить позволения отправить послов. На то и другое было получено согласие римлянина, даже приказано было передать царю, чтобы он не беспокоился; это особенно оскорбило этолийцев, которые уже сердились, жалуясь на то, что победа изменила главнокомандующего: до сражения он обыкновенно все сообщал союзникам, – и важное, и неважное, а теперь они лишены всякого участия в совещаниях; он сам все делает по собственному усмотрению; уже он добивается для себя лично расположения Филиппа, чтобы таким образом этолийцы испытали только опасности и трудности войны, а плоды мира и благодарность за него римлянин присвоил себе. Было несомненно, что уважение к ним несколько уменьшилось, но они не знали, почему им оказывают невнимание. Они предполагали, что Квинкций, человек недоступный корыстолюбию, домогается царских подарков. Но он заслуженно сердился на этолийцев, во-первых, за их ненасытную жадность к добыче и заносчивость, так как они присваивали себе славу победы и своим хвастовством оскорбляли слух всех, во-вторых, он видел, что по уничтожении Филиппа, когда будет сокрушено могущество Македонского царства, они должны считаться владыками Греции. Вследствие этих причин он многое делал намеренно, чтобы в глазах всех они были и казались более ничтожными и легкомысленными.
12. Врагу было дано перемирие на пятнадцать дней и назначены переговоры с самим царем. Прежде чем наступило их время, Квинкций созвал на совет союзников, сделал доклад и спросил, какие условия мира угодно предписать. Аминандр, царь афаманов, высказал свое мнение вкратце: мир-де следует заключить на таких условиях, чтобы Греция и в отсутствие римлян имела довольно сил для охраны мира и свободы. Речь этолийцев была суровее; предпослав несколько слов о том, что римский главнокомандующий поступает правильно и последовательно, сообщая условия мира своим союзникам по ведению войны, они заявили, что он совершенно ошибается, если рассчитывает оставить мир для римлян и свободу для Греции довольно надежными, не убив Филиппа или не лишив его престола; а то и другое легко сделать, если он пожелает воспользоваться теперешними обстоятельствами. На это Квинкций заметил этолийцам, что они забывают об обычаях римлян и противоречат себе, высказав такое мнение: на всех прежних собраниях и переговорах они всегда говорили об условиях мира, а не о том, чтобы война велась до истребления, и римляне, помимо древнейшего обычая щадить побежденных, представили особенное доказательство своего милосердия, заключив мир с Ганнибалом и карфагенянами. Но он оставляет карфагенян; сколько раз союзники вступали в переговоры с самим Филиппом? Однако никогда не было речи о том, чтобы он удалился из своего царства. Или война сделалась непримиримой, потому что он побежден в сражении? Ожесточенно нападать следует на вооруженного врага; с побежденным – чем кто сильнее, тем должен обходиться более кротко. Македонские цари кажутся грозою для свободы Греции; но, если уничтожить это царство вместе с народом, то на Македонию и Грецию бросятся фракийцы, иллирийцы, за ними галлы, племена дикие, неукротимые. Устраняя ближайшие опасности, они не должны открывать доступа к себе еще большей грозе. Когда претор этолийский Феней прерывал его и заявлял, что Филипп, если теперь вырвется, то вскоре начнет более серьезную войну, Квинкций сказал: «Перестаньте шуметь, когда нужно обсуждать! Мир будет заключен не на таких условиях, чтобы Филипп мог затеять войну».
13. На следующий день после этого собрания царь приходит к ущелью, которое ведет в Темпейскую долину – это место было назначено для переговоров, – а на третий день ему дается аудиенция в многочисленном собрании римлян и союзников. Здесь Филипп весьма благоразумно предпочел поступиться добровольно тем, без чего мир не мог быть достигнут, чем быть вынуждену к тому препирательствами, и потому заявил, что он согласен на все, что во время предшествующих переговоров приказали римляне или потребовали союзники, а прочее предоставляет решению сената. Хотя такая уступчивость должна была бы замкнуть уста всем даже злейшим врагам, однако этолиец Феней среди всеобщего молчания сказал: «Что же, Филипп? Отдашь ли ты наконец нам Фарсал, Ларису, Кремасту, Эхин и Фтиотийские Фивы?» Когда Филипп сказал, что нет никакого препятствия взять эти города, возник спор о битвах между римским главнокомандующим и этолийцами: Квинкций утверждал, что они по праву войны сделались собственностью римского народа, потому что, когда он придвинул армию, то, ничего не трогая, пригласил жителей заключить дружбу, однако они предпочли союз с царем римскому союзу, несмотря на то, что была полная возможность отложиться от царя. Феней считал справедливым, чтобы этолийцам было возвращено то, что они имели до войны, в силу военного союза, да и в первом договоре было предусмотрено, чтобы военная добыча, состоящая в движимом имуществе, оставалась за римлянами, а земля и взятые города – за этолийцами. Квинкций возразил: «Вы сами нарушили условия того договора, когда, оставив нас, заключили мир с Филиппом. Но если бы договор и оставался в силе, все-таки указанные условия относились бы ко взятым городам, фессалийские же государства добровольно подчинились нашей власти». Эти слова, одобренные всеми союзниками, этолийцам не только в настоящее время тяжело было выслушивать, но они вскоре послужили еще причиной войны и великих вызванных ею поражений.
С Филиппом состоялось соглашение, что он даст в заложники своего сына Деметрия и некоторых из числа друзей и представит двести талантов, а относительно прочего ему предстояло отправить послов в Рим, и для этого было заключено перемирие на четыре месяца. Принято было обязательство возвратить Филиппу заложников и деньги, если мир у сената не будет испрошен. Говорят, что для римского главнокомандующего не было другой более важной причины ускорить мир, кроме дошедшего известия о том, что Антиох затевает войну и намеревается перейти в Европу.
