29. Это убийство возбудило непримиримую ненависть к римлянам у фиванцев и у всех беотийцев, так как они были уверены, что Зевксипп, глава племени, совершил это преступление не без совета римского главнокомандующего. Но для восстания у них не было ни сил, ни вождя. Тогда они взялись за разбой, что было ближе всего к войне, и стали перехватывать римских воинов, одних принимая в гости, других – когда они во время зимней стоянки разъезжались в отпуск по разным делам. Некоторые были убиваемы на самих дорогах в известных скрытых местах из засады, другие коварно были завлекаемы в пустынные гостиницы. Наконец преступления стали совершаться не только из ненависти, но и из жадности к добыче, так как воины, бывая в отпуске почти всегда ради торговли, носили за поясом серебро. Сначала пропадали немногие, затем число пропавших увеличивалось со дня на день, и Беотия стала приобретать дурную славу; воины начали выходить из лагеря с бóльшим опасением, чем в неприятельской стране. Тогда Квинкций отправляет по государствам послов для производства расследования относительно разбоев. Весьма много трупов найдено было около Копаидского болота: там были вырыты из грязи и вытащены из болота трупы с привязанными к ним камнями или кувшинами, чтобы тяжесть увлекала их в глубину; много преступлений открыто было в Акрефии и в Коронее. Сначала Квинкций потребовал от беотийцев выдачи виновников и уплаты пятисот талантов за пятьсот воинов – столько было убитых. Так как ни то ни другое требование не было выполнено и государства только извинялись словесно, что никакого преступления не было совершено по общему решению, то Квинкций отправил послов в Афины и Ахайю заявить союзникам, что он станет преследовать беотийцев справедливой и законной войной. Затем приказал Аппию Клавдию идти с частью войск против Акрефии, а с другой частью сам осадил Коронею, опустошив предварительно поля в разных направлениях, где прошли из Элатии два отряда. Пораженные таким бедствием, которое всюду наводило страх и заставляло обращаться в бегство, беотийцы отправляют послов. Когда они не были допущены в лагерь, то явились на помощь афиняне и ахейцы. Просьба ахейцев имела более силы, так как они решили, если не добьются мира для беотийцев, вести вместе с ними войну. Через ахейцев и беотийцы получили доступ и возможность говорить с Квинкцием. Мир был заключен с ними, но им приказано было выдать виновных и уплатить тридцать талантов штрафа; затем была прекращена осада.
30. Немного дней спустя прибыли из Рима десять уполномоченных, по совету которых с Филиппом заключен был мир на следующих условиях: все греческие государства, находящиеся в Европе и в Азии, должны быть свободны и пользоваться своими законами; из тех, которые были под властью Филиппа, он должен вывести свои гарнизоны и передать их римлянам свободными до наступления Истмийских игр
[1047]; должен вывести гарнизоны также и из находящихся в Азии городов: Эврома, Педиасов, Баргилий, Иаса, Мирины, Абидоса, Фасоса и Перинфа – их также решено было сделать свободными. О решении сената и десяти уполномоченных относительно свободы киосцев Квинкций должен написать царю вифинскому Прусию. Затем Филипп должен был возвратить римлянам пленных и перебежчиков, выдать все крытые корабли, кроме пяти и одного царского, почти негодного к употреблению по своей величине, так как его приводили в движение из рядов весел; не держать вооруженными более 5000 воинов и ни одного слона; не вести войн за пределами Македонии без разрешения сената; уплатить римскому народу 1000 талантов, половину – теперь, а половину по частям в продолжение десяти лет. Валерий Антиат передает, что на царя была наложена дань по 4000 фунтов серебра в течение десяти лет; Клавдий – в течение тридцати лет по 4200 фунтов и сразу же 20 000 фунтов. По его же свидетельству, особо было прибавлено, чтобы Филипп не вел войну с Евменом, сыном Аттала – он в то время только что вступил на престол. В обеспечение этого были взяты заложники, в числе их Деметрий, сын Филиппа. Валерий Антиат прибавляет, что Атталу заочно были подарены остров Эгина и слоны, родосцам – Стротоникея и другие города Карии, которыми владел Филипп; афинянам отданы острова Лемнос, Имброс, Делос и Скирос.
31. Все греческие государства одобряли этот мир, одни только этолийцы, тайно выражая неудовольствие, порицали решение десяти уполномоченных. Это, говорили они, пустые слова, подкрашенные призраком свободы; почему иные города передаются римлянам и не поименовываются, другие поименовываются и делаются свободными без передачи, как не потому, что освобождаются азиатские города, более безопасные по самой отдаленности, греческие же города, не будучи даже поименованы – Коринф, Халкида, Орей, Эретрия и Деметриада – захватываются. Обвинение было не совсем неосновательно, ибо было сомнение относительно Коринфа, Халкиды и Деметриады, так как в сенатском постановлении, на основании которого были отправлены из города десять уполномоченных, прочие города Греции и Азии освобождались без всякого сомнения, а относительно этих трех городов приказано было уполномоченным постановить и полезное для государства, и согласное с их добросовестностью решение, какого потребуют политические обстоятельства. Причина тому заключалась в царе Антиохе, который, было несомненно, переправится в Европу, как только признает свои силы достаточными; ему-то они и не желали оставлять такие удобные города, чтобы он свободно мог занять их.
Квинкций с десятью уполномоченными отправился из Элатии в Антикиру, а оттуда переправился в Коринф. Там почти целые дни шли совещания о свободе Греции в присутствии десяти уполномоченных. Квинкций неоднократно повторял, что нужно освободить всю Грецию, если хотят связать языки этолийцев, если хотят всем внушить любовь и уважение к римскому имени, если хотят уверить, что римляне переплыли море для освобождения Греции, а не для того, чтобы отнять власть у Филиппа и взять себе. Другие ничего не возражали относительно свободы городов, однако заявляли, что для них самих было бы безопаснее некоторое время оставаться под охраной римлян, чем взять в повелители Антиоха вместо Филиппа. Наконец было решено так: передать Коринф ахейцам с тем, однако, чтобы в его крепости оставался римский гарнизон; Халкиду и Деметриаду удержать, пока не исчезнет опасность со стороны Антиоха.
32. Наступало обычное время празднования Истмийских игр, которые и в другую пору были многолюдны, как вследствие врожденной греческому народу любви к зрелищу, на котором происходили всякого рода состязания в искусствах, силе и ловкости, так и потому, что вследствие удобства места, доставлявшего людям при посредстве двух противолежащих морей все потребные предметы, тут происходило торжище, собиравшее жителей Европы и Азии; а в ту пору стеклись со всех сторон не только для удовлетворения обычных нужд, но и потому, что напряженно ожидали узнать, каково будет далее положение Греции, какова будет судьба каждого государства в частности; не втихомолку только, но и открыто в своих беседах одни высказывали одни, другие – другие предположения о том, как поступят римляне; но едва ли кто-нибудь был убежден, что они совсем уйдут из Греции. Заняли места для того, чтобы смотреть на зрелище; глашатай с трубачом по обычаю выступил на средину арены, откуда обыкновенно объявлялось празднество торжественной формулой, и, водворив трубой молчание, произнес следующее: «Римский сенат и главнокомандующий Тит Квинкций, победив царя Филиппа и македонян, приказывают, чтобы были свободны, не платили податей, имели свои законы все коринфяне, фокейцы, локрийцы, остров Эвбея, магнесийцы, фессалийцы, перребы и фтиотийские ахейцы». Он перечислил все племена, которые были под властью Филиппа. Когда выслушаны были слова глашатая, наступила большая радость, чем какая вообще доступна людям; каждый едва верил тому, что слышал; все с изумлением смотрели друг на друга, точно при виде призрака во сне; каждый спрашивал ближайших о том, что касается его, не веря своим ушам. Глашатай снова был позван, так как каждый желал не только слышать, но и видеть вестника своей свободы; и он снова сказал то же самое. Затем, когда радость была уже несомненна, начались громкие рукоплескания, сопровождавшиеся криками, и много раз были повторены; таким образом было вполне очевидно, что для народа из всех благ нет ничего приятнее свободы. Затем игры были окончены весьма быстро; зрелище не привлекло ни внимания, ни взоров зрителей: до такой степени одна радость заглушила чувство ко всем другим удовольствиям.
