Консул Тиберий Семпроний, уехав в свою провинцию, повел сперва легионы в область бойев. Бойориг, тогдашний царь их, возмутил со своими двумя братьями весь народ и расположился лагерем в открытом поле, чтобы показать, что он готов к битве, если враг вступит в его землю. Узнав, сколько войска и сколько самоуверенности у врага, консул посылает к своему товарищу вестника сказать, чтобы он, если заблагорассудит, поспешил прийти к нему, а что сам он при помощи уверток затянет дело до его прихода. Что было причиной замедления для консула, то же самое служило для галлов причиной ускорения дела: кроме того что медлительность римлян придавала им мужество, они желали покончить дело до соединения войск консулов. Однако в продолжение двух дней они стояли только готовыми к битве, в ожидании, не выйдет ли кто с противной стороны; на третий день они подступили к валу и разом напали на лагерь со всех сторон. Консул тотчас велел воинам взяться за орудие; потом он некоторое время удерживал их, чтобы увеличить глупую самонадеянность у врага и распределить свои боевые силы, указав каждому отряду ворота, в которые он должен сделать вылазку. Оба легиона получили приказание идти на врага из обоих главных ворот. Но при самом выходе встретили их такие густые толпы галлов, что загородили им дорогу. Долго сражались в этом тесном пространстве и не столько действовали правой рукой и мечом, сколько напирали щитами и грудью, – римляне, чтобы вынести вперед знамена, а галлы, чтобы или самим проникнуть в лагерь, или помешать римлянам выйти из него. Римское войско не могло двинуться ни в ту, ни в другую сторону, прежде чем Квинт Викторий, центурион первого пила
[1070], и военный трибун Гай Атиний – последний из четвертого, а первый из второго легиона, – выхватили знамена из рук знаменосцев и бросили их к врагам, – средство, часто испытанное в жестоких битвах. Стараясь изо всех сил возвратить знамена, воины второго легиона вырвались из ворот раньше других.
47. Они сражались уже вне вала, а четвертый легион все еще не мог сделать шагу из ворот, как вдруг произошло другое смятение сзади лагеря. Галлы ворвались в квесторские ворота
[1071] и убили упорно сопротивлявшихся квестора Луция Постумия, по прозванию Тимпан, префектов союзников Марка Атиния и Публия Семпрония и около 200 воинов. Лагерь римлян был взят с той стороны, пока отборная когорта, посланная консулом для защиты квесторских ворот, отчасти избила, отчасти выгнала из лагеря тех галлов, которые находились внутри вала, и дала отпор врагам, которые рвались вперед. Почти в то же самое время и четвертый легион вырвался из ворот с двумя отборными когортами. Таким образом, одновременно происходило три сражения около лагеря в различных местах, и нестройные крики, при неуверенности в успех своих, отвлекали внимание сражающихся от настоящей битвы. До полудня бились с равными силами и почти с равной надеждой на успех. Но когда усталость и жара принудили покинуть битву изнеженных и слабых телом галлов, вовсе не привыкших переносить жажду, то римляне сделали сильный натиск на немногих еще сопротивлявшихся врагов и, разбив, прогнали их в лагерь. После этого консул дал сигнал к отступлению; и бóльшая часть римлян отступила, часть же, страстно желая боя и надеясь завладеть лагерем врагов, упорно подступала к валу. Презирая их малочисленность, галлы все бросились из лагеря; разбитые римляне в ужасном страхе возвращаются в свой лагерь, чего не желали сделать раньше по приказанию консула. Так с обеих сторон попеременно были то поражение, то победа. Тем не менее у галлов было убито до 11 000 человек, а у римлян – 5000. Галлы отступили во внутренние области своей страны, а консул повел легионы в Плацентии.
48. Некоторые писатели сообщают, что Сципион соединился со своим товарищем и шел через область бойев и лигурийцев, опустошая ее на своем пути, пока позволяли идти вперед леса и болота, а другие – что он возвратился в Рим для созыва комиций, не совершив ни одного достопамятного дела.
В том же году Тит Квинкций провел все зимнее время в Элатии, куда он отвел свои войска на зимние квартиры, и занимался судопроизводством и отменой распоряжений, сделанных в городах или по произволу самого Филиппа, или его префектов, в то время, когда они, усиливая могущество людей своей партии, стесняли права и свободу других. В начале весны Квинкций прибыл в Коринф, назначив собрание. Там он обратился с речью к посольствам всех государств, которые обступили его наподобие народного собрания. Начал он с возникновения, прежде всего, дружбы римлян с греческим народом и с подвигов главнокомандующих, бывших раньше его в Македонии, и своих собственных. Все выслушано было с необычайным одобрением, пока не дошло дело до упоминания о Набисе; казалось вовсе не приличным для освободителя Греции, что он оставил тирана, не только тягостного для собственного отечества, но и опасного для всех соседних государств, засевшего в самых недрах знаменитейшего города.
49. Очень хорошо понимая такое настроение умов, Квинкций сознавался, что если бы можно было обойтись без разрушения Лакедемона, то не нужно было бы допускать даже упоминания о мире с тираном. Теперь же, когда тирана нельзя было раздавить иначе, как под ужаснейшими развалинами города, римлянин признал за лучшее оставить его ослабленным и лишенным почти всех сил, которыми бы он мог вредить кому-нибудь, а не допускать гибели города от более сильных средств, чем он может перенести, имея в виду, что он неминуемо погибнет при самой защите своей свободы. К упоминанию о прошлом Квинкций прибавил, что он намерен уехать в Италию и увезти все войско; не далее как на десятый день они услышат, что выведены гарнизоны из Деметриады и Халкиды. Акрокоринф он тотчас очистит на их глазах и передаст ахейцам, чтобы все они знали, у римлян ли в обычае лгать, или у этолийцев, которые своими речами распространили мнение, что плохо доверена свобода римскому народу и что господство македонян сменилось господством римлян. Но этолийцы никогда нисколько не заботились ни о том, что им говорить, ни о том, что им делать; граждан прочих государств он увещевает ценить своих друзей по делам, а не по словам, и понимать, кому доверять, а кого опасаться. Пусть они умеренно пользуются свободой; умеренная свобода спасительна как для отдельных лиц, так и для целых государств, а чрезмерная свобода тяжела для других и гибельна и необузданна для самих тех, которые ею пользуются. Правители и сословия и вообще все граждане должны заботиться для общего блага о согласии в государстве. Если они будут единодушны, то ни один царь, ни один тиран не будет достаточно силен против них; раздор же и мятеж дают полный простор проискам, так как та пария, которая оказывается слабее во внутренней борьбе, охотнее примкнет к иноземцу, чем уступит гражданину. Свободу, прибретенную чужим оружием и возвращенную согласно с обещанием иноземца, они должны заботливо оберегать и охранять, чтобы римский народ знал, что свобода дарована людям достойным и что дар его помещен в хорошие руки.
50. Когда греки услыхали эти слова, как бы слова отца, то все пролили слезы от радости, так что растрогали и самого оратора. Несколько времени продолжался шум, пока они выражали одобрение его словам и увещевали друг друга запечатлеть эти слова в своем сердце и уме, как слова оракула. Потом, когда наступила тишина, Квинкций просил их разыскать в течение двух месяцев и послать к нему в Фессалии римских граждан, которые были у них в рабстве; он говорил, что даже им самим не делает чести, если в освобожденной земле освободители будут рабами. Все воскликнули, что они благодарны ему, между прочим, и за то, что он подал им мысль исполнить такой благочестивый и обязательный долг. А было огромное число римлян, взятых в плен в Пуническую войну, которых продал Ганнибал, потому что они не были выкуплены родными. Доказательством многочисленности их может служить то обстоятельство, что это дело, по словам Полибия, стоило ахейцам 100 талантов, причем назначена была цена 500 денариев за каждую голову, каковая сумма должна была быть уплачена господам. По этому расчету в Ахайе было 1200 рабов. Прибавь теперь соразмерно с этим, сколько, по всему вероятию, было рабов во всей Греции.
