На это Сульпиций ответил: «Антиох обнаружил некоторую застенчивость, так как, не находя ничего другого сказать в защиту своего дела, предпочел, чтобы об этом говорил кто угодно другой, но только не он. В самом деле, что похожего в положении тех государств, которые ты сравнил? От жителей Регия, Неаполя и Тарента с тех пор, как они перешли в нашу власть, мы требуем исполнения обязанностей согласно с договором, в силу одного неизменного права, всегда применявшегося и никогда не прекращавшегося. Можешь ли ты наконец сказать, что как эти народы не изменяли договора ни сами по себе, ни через другого кого-либо, так и государства Азии, раз попав во власть предков Антиоха, оставались в постоянном подчинении у вашего царства, и что одни из них не были во власти Филиппа, другие – во власти Птолемея, а иные не наслаждались в течение многих лет свободой, никем не оспариваемой? Ведь если тот факт, что они некогда были порабощены, стесненные неблагоприятными обстоятельствами, дает право после столь многих веков претендовать на обращение их опять в рабство, то само собой понятно, что наши труды по освобождению Греции от Филиппа пропали совершенно даром и его потомки снова могут требовать себе Коринф, Халкиду, Деметриаду и весь народ фессалийский? Но к чему я защищаю дело государства, когда справедливее было бы, чтобы они сами защищали его и чтобы мы и сам царь на этом основании произнесли свой приговор?»
17. После этого Сульпиций приказал позвать посольства государства, уже раньше приготовленные и наученные Евменом, который полагал, что, сколько бы сил ни убавилось у Антиоха, все они прибавятся к его царству. Допущено было весьма много послов, и в то время как каждый выставлял на вид то свои жалобы, то свои требования и смешивал правду с неправдой, из разбора дела возникло препирательство. Поэтому римские послы, ничего не уступив и ничего не достигнув, возвратились в Рим, с такой же полной нерешительностью, как и пришли.
После удаления послов царь держал совет о войне с Римом. Чем суровее кто говорил против римлян, тем больше он мог рассчитывать на царскую милость. Поэтому члены совета один яростнее другого нападали – одни на высокомерность в требованиях римлян, которые хотели предписывать законы Антиоху, величайшему царю Азии, так же, как и побежденному Набису. Однако Набису все-таки оставлено владычество над его отечеством, над родным Лакедемоном; напротив, если Смирна и Лампсак исполняют приказания Антиоха, то это представляется им возмутительным. Другие были того мнения, что эти города для такого великого царя представляют собою незначительное и едва ли заслуживающее упоминания основание. Но несправедливые приказания всегда начинаются с малых вещей, разве только верить, что персы нуждались в комке земли и глотке воды, когда потребовали у македонян земли и воды. Подобную попытку делают теперь римляне относительно двух государств; и другие отпадут к народу-освободителю, лишь только они увидят, что два государства сбросили с себя иго. Хотя бы свобода и не была лучше рабства, все-таки для всякого надежда на перемену своего положения приятнее всякого настоящего состояния.
18. На совете был акарнанец Александр: некогда друг Филиппа, он недавно покинул его и удалился к более богатому двору Антиоха; как человек, знавший Грецию и римлян, он приобрел такую дружбу царя, что принимал участие и в тайных совещаниях. Как будто бы обсуждался вопрос не о том, вести войну или нет, но о том, где и как вести ее, он утверждал, что победа, по его соображению, несомненна, если царь перейдет в Европу и изберет для военных действий какое-нибудь место в Греции. Прежде всего он найдет под оружием этолийцев, занимающих центральный пункт Греции; они готовы, как передовые бойцы, вести самую трудную часть войны; на двух, так сказать, флангах Греции Набис из Пелопоннеса примет все меры, чтобы возвратить город аргивян и приморские государства, из которых римляне прогнали его и заперли в стенах Лакедемона, а из Македонии возьмется за оружие Филипп, как только услышит звук боевой трубы; он, Александр, знает гордость Филиппа, знает его дух, знает, что уже давно в груди его клокочет гнев, как у диких зверей, которых держат на запоре или в путах; он припоминает даже, сколько раз Филипп во время войны молил обыкновенно всех богов, чтобы они дали ему Антиоха в помощники; если теперь он увидит исполнение этого желания, то не промедлит ни одной минуты и сейчас же произведет возмущение. Только не следует медлить и откладывать дело, так как победа основывается на том, если заняты будут заранее благоприятные места и приобретены наперед союзники. Нужно также немедленно послать Ганнибала в Африку, чтобы разделить силы римлян.
19. Ганнибал не приглашен был на совет потому, что он стал подозрителен царю вследствие переговоров с Виллием и с этого времени не пользовался никаким почетом. Сначала он молча сносил это пренебрежение; потом, признав за лучшее спросить о причине внезапного отчуждения и оправдаться, он в удобный момент просто спросил царя о причине гнева и, узнав ее, сказал: «Антиох! Отец мой Гамилькар, принося жертву, привел меня к алтарю, когда я был еще маленьким, и обязал меня клятвою никогда не быть другом римского народа. Верный этой клятве, я служил тридцать шесть лет; эта клятва изгнала меня во время мира из моего отечества; она же привела меня после изгнания к твоему двору. Руководимый этой клятвой, я, в случае, если ты обманешь мою надежду, буду искать во всем мире каких-либо врагов римлян, где только я знаю силы, где я знаю оружие, и найду таких людей. Поэтому, если некоторым из твоих приближенных хочется возвыситься в твоих глазах, обвиняй меня, то они должны искать другого повода, чтобы возвыситься из-за меня. Я ненавижу римлян, и римляне ненавидят меня. Что я говорю истину, в том свидетели мой отец Гамилькар и боги. Итак, когда ты будешь помышлять о войне с римлянами, то считай Ганнибала в числе лучших друзей своих; если же какое-либо обстоятельство будет побуждать тебя к миру, то для совещания по этому вопросу ищи себе другого человека, с которым бы ты мог обсудить его». Такая речь не только произвела впечатление на царя, но и примирила его с Ганнибалом. Совет кончился, когда решено было воевать.
20. В Риме хотя и смотрели на Антиоха как на врага, но не принимали еще никаких мер для войны с ним; только умы были приготовлены к ней. Обоим консулам назначена была провинция Италия с тем условием, чтобы они согласились между собою или решили жребием, кому из них председательствовать в комициях этого года; кто из них будет свободен от этой обязанности, тот должен быть готов на случай необходимости вести легионы куда-либо за пределы Италии. Этому консулу предоставлено было набрать два новых легиона, 20 000 союзников латинского племени и 800 всадников; другому консулу назначены были два легиона, бывшие под начальством консула прошлого года Луция Корнелия, 15 000 союзников и латинов из того же войска и 500 всадников. Квинту Минуцию продлена была власть вместе с тем войском, которое у него было в Лигурии; прибавлено было, чтобы для пополнения армии набрано было 4000 человек римской пехоты и 150 всадников и чтобы союзниками доставлено было туда же 5000 пехотинцев и 250 всадников. Гнею Домицию досталась провинция вне Италии, где решит сенат; Луцию Квинкцию досталась Галлия и председательство в комициях. Потом распределили между собою по жребию провинции преторы: Марк Фульвий Центумал получил городскую претуру, Луций Скрибоний Либон – суд между иноземцами, Луций Валерий Таппон – Сицилию, Квинт Салоний Сарра – Сардинию, Марк Бебий Тамфил – Ближнюю Испанию, Авл Антилий Серран – Дальнюю Испанию. Но двум последним переменены были их провинции сначала на основании сенатского постановления, а потом и на основании решения плебеев: Авл Атилий получил флот и Македонию, Бебий – Бруттию; Фламинию и Фульвию продлена была власть в Испаниях, Атилию назначены были в Бруттий два легиона, которые были в прошлом году городскими; союзникам велено было представить туда же 15 000 пехотинцев и 500 всадников. Бебий Тамфил получил приказание построить и снарядить 30 пентер, спустить с корабельных верфей в море старые корабли, какие еще были годны, и набрать флотский экипаж из союзников; консулам приказано было дать ему 2000 союзников латинского племени и 1000 римских пехотинцев. Эти два претора и два войска, сухопутное и морское, по слухам, снаряжались против Набиса, который уже открыто нападал на союзников римского народа.
