Очевидно было, что на следующий день предстоит сразиться около ручья из-за тех, которые будут доставать воду. Ночью Филопемен спрятал в долине, удаленной от взоров неприятелей, столько щитоносцев, сколько там могло скрыться.
29. На рассвете легковооруженные критяне и тарентинские всадники начали битву над потоком; Телемнаст критянин начальствовал над своими земляками, а над всадниками начальствовал Ликорт из Мегалополя. Критяне, составлявшие вспомогательное войско и у врагов, и всадники такого же рода, тарентинцы, служили для прикрытия тех, которые доставали воду. Долгое время битва была нерешительна, так как на обеих сторонах были одного и того же рода люди и одинаковое вооружение. При дальнейшем ходе битвы победили вспомогательные войска тирана как вследствие превосходства сил, так и потому, что Филопемен отдал такой приказ начальникам, чтобы они, дав незначительную битву, обратились в бегство и завлекли врага к месту засады. В беспорядке преследуя бегущих через ложбину, очень многие из воинов тирана были ранены или убиты прежде, чем увидели спрятавшегося врага. Насколько позволяла ширина долины, щитоносцы сидели в таком порядке, что легко могли принять в промежутки между рядами бегущих своих товарищей. Потом они встают, сами невредимые, бодрые, построенные в порядке, и делают нападение на врагов, приведенных в беспорядок и замешательство и утомленных, кроме того, трудом и ранами.
И победа была несомненна; воины тирана тотчас обратили тыл и, убегая гораздо быстрее, чем сами преследовали, загнаны были в лагерь. Многие в этом бегстве были изрублены и взяты в плен; смятение распространилось бы и в лагере, если бы Филопемен не приказал трубить отступление, боясь больше, чем врага, неровной местности, которая грозила опасностью при каждом необдуманном движении вперед.
Потом по счастливому исходу сражения и по военачальническому соображению догадываясь, в каком страхе должен быть теперь тиран, Филопемен посылает к нему под видом перебежчика одного человека из вспомогательного отряда, чтобы он сообщил Набису, как достоверное, что ахейцы решили на следующий день двинуться к реке Еврот, протекающей почти у самых стен Спарты, с целью отрезать тирану путь отступления к городу и лишить его подвоза припасов из города в лагерь, а вместе с тем и с целью попытаться, не удастся ли склонить кого-либо к отпадению от тирана. Перебежчик не столько убедил Набиса своими словами, сколько дал ему, пораженному страхом, достаточное основание покинуть лагерь. На следующий день Набис приказал Пифагору с вспомогательными войсками и конницей стать на карауле перед валом; сам же, как будто бы выступив с лучшей частью войска в битву, велел поскорее нести знамена к городу.
30. Увидя, что войско идет ускоренным шагом по узкой и отлогой дороге, Филопемен посылает всю конницу и вспомогательное войско критян против вражеского караула, поставленного перед лагерем. Эти, заметив, что враг приближается и что они покинуты своими, попробовали сперва отступить в лагерь; потом, когда все войско ахейцев стало приближаться в боевом порядке, то, боясь, как бы их не захватили вместе с лагерем, они пускаются вслед за своей армией, ушедшей значительно вперед. Щитоносцы ахейские тотчас делают нападение на лагерь и расхищают его; остальные продолжают преследование врагов. Путь был такого рода, что по нему едва могло двигаться войско, не тревожимое страхом перед врагом. Но как только началось сражение в арьергарде и страшный крик испуганных воинов донесся с тыла до передних рядов, то они побросали оружие, и каждый, думая только о себе, бежал в лежащие близ дороги леса. Вмиг дорога была загромождена массой оружия, особенно копьями, которые, падая большею частью острием к врагу, преграждали путь, как будто бы набросан был вал. Филопемен приказал вспомогательным войскам по возможности не отставать от врага и преследовать его, полагая, что всадникам бегство будет во всяком случае нелегко, а сам повел тяжелую пехоту по более открытой дороге к реке Еврот. Здесь, расположившись лагерем под вечер, он поджидал легковооруженных воинов, отряженных для преследования врага. Когда они прибыли в первую стражу с известием, что тиран проник в город с немногими воинами, а остальная масса безоружная рассеялась и блуждает по всем горам, Филопемен приказал им подкрепиться. Сам же выбрал из прочей массы войска тех, которые, придя раньше в лагерь, уже подкрепились пищей и небольшим отдыхом, велел им ничего не брать с собой кроме мечей, тотчас выступил с ними и поставил их у обоих ворот, ведущих в Фары и в Барносфен. Он полагал, что этими путями враги будут возвращаться из бегства. И он не обманулся. Ибо, пока еще оставалось несколько дневного света, лакедемоняне стали возвращаться через горы по отдаленным тропинкам; при наступлении же вечера, увидев свет в лагере врагов, они стали держаться насупротив его на скрытых тропинках; миновав его и считая себя уже в безопасности, они спустились на открытые дороги. Тут они повсюду подверглись нападению врага, засевшего в засаде, и были перебиты и взяты в плен в таком множестве, что едва ли спаслась четвертая часть всего войска. Филопемен, заперев тирана в городе, употребил почти все следующие тридцать дней на опустошение полей лаконцев и, ослабив и почти сокрушив силу врага, возвратился домой. Ахейцы приравнивали его славные подвиги с подвигами римского главнокомандующего, а в отношении лакедемонской войны давали ему даже предпочтение.
31. В то время как велась война между ахейцами и тираном, римские послы объезжали города союзников, беспокоясь, что этолийцы уже склонили на сторону Антиоха какую-либо часть граждан. Меньше всего они старались посетить ахейцев, которых они считали достаточно верными вообще, так как они были раздражены против Набиса. Они пошли сперва в Афины, оттуда в Халкиду, потом в Фессалию и, переговорив с фессалийцами в многолюдном собрании, направили свой путь в Деметриаду. Там было назначено собрание магнесийцев. Здесь нужно было держать речь обдуманнее, потому что часть знатных граждан отстранилась от римлян и всецело была на стороне Антиоха и этолийцев. Ведь когда вместе с известием, что Филиппу возвращается его сын-заложник и что отменяется наложенная на него дань, то среди прочих пустых слухов распространилась также молва, что римляне снова отдадут ему и Деметриаду. Во избежание этого Еврилох, главный начальник магнесийцев и некоторые из людей его партии предпочитали, чтобы с прибытием этолийцев и Антиоха произошел полный переворот. Против них нужно было говорить так, чтобы, уничтожая пустой страх у них, не отнять у Филиппа всей надежды и таким образом не оттолкнуть его; на него ведь больше можно было рассчитывать во всех отношениях, чем на магнесийцев. Только о том было упомянуто, что как вся Греция обязана свободой благодеянию римлян, так преимущественно этот город; здесь ведь не только находился македонский гарнизон, но и выстроен был царский дворец, и потому всегда приходилось иметь налицо перед глазами повелителя. Впрочем, это напрасно сделано, если этолийцы приведут Антиоха во дворец Филиппа, и придется иметь нового и неизвестного царя вместо известного и испытанного.
Высшего сановника магнесийцы называют магнетархом; таким был в то время Еврилох. Опираясь на эту власть, Еврилох говорил, что он и магнесийцы не могут скрывать, какой слух распространился о возвращении Деметриады Филиппу; чтобы помешать этому, магнесийцы должны испробовать все меры и на все отважиться. В пылу речи неосторожность завела его слишком далеко, и он высказал, что и теперь Деметриада свободна только по виду, а в действительности все делается по мановению римлян. При этих словах произошел ропот в разделившейся толпе, так как одни соглашались, а другие негодовали, что Еврилох осмелился сказать это; что же касается Квинкция, то он до того воспылал гневом, что, простирая руки к небу, призывал богов в свидетели неблагодарности и вероломства магнесийцев. Когда все были испуганы этими словами, Зенон, один из знатных граждан, пользовавшийся большим авторитетом как по причине своего благопристойного образа жизни, так и потому, что он всегда был, несомненно, на стороне римлян, со слезами на глазах умолял Квинкция и других послов не приписывать безумия одного человека всему государству. Всякий-де беснуется на свою собственную голову. Магнесийцы обязаны Титу Квинкцию и римскому народу не только свободой, но и всем, что людям свято и дорого; никто не может ничего просить у бессмертных богов, чего бы магнесийцы не получили от римлян; и они скорее в ярости отдадут себя на растерзание, чем нарушат дружественный союз с римлянами.
