32. За этой речью последовали просьбы народа. Еврилох бежал из собрания потаенными путями к воротам, а оттуда тотчас в Этолию. Теперь уже этолийцы с каждым днем все больше и больше обнаруживали свое отпадение, в это же самое время как раз возвратился Фоант, представитель народа, которого они посылали к Антиоху, и привез с собою оттуда Мениппа, царского посла. Прежде чем им назначено было собрание, они прожужжали всем уши рассказами о морских и сухопутных войсках: идет-де огромная масса пехотинцев и всадников, из Индии вытребованы слоны и, что важнее всего, везут так много золота (чем особенно думали они подействовать на народную толпу), что можно купить самих римлян. Было ясно, какое впечатление эта речь должна произвести в собрании, так как римским послам доносилось все, – и то, что Менипп с Фоантом пришли, и то, что они делали. И хотя надежда была уже почти потеряна, однако Квинкцию казалось не лишним присутствие в том собрании некоторых послов-союзников, которые бы напомнили этолийцам о римском союзе и осмелились сказать свободное слово против царского посла. Особенно казались пригодными для этого афиняне вследствие важного значения своего государства и вследствие древности союза с этолийцами. Квинкций просил их отправить послов на Всеэтолийское собрание.
Фоант первый доложил в этом собрании о результатах своего посольства. После него допущен был Менипп и сказал, что всем жителям Греции и Азии лучше всего было бы, если бы Антиох имел возможность приступить к делу в то время, когда силы Филиппа были еще целы. Каждый тогда владел бы своею собственностью, и не попало бы все во власть и в распоряжение римлян. «И сейчас, – сказал он, – если только вы твердо доведете до конца решения, как их начали, Антиох, с помощью богов и в союзе с этолийцами, в состоянии будет снова привести в прежнее прекрасное положение расшатанные дела Греции. А такое положение состоит в свободе, которая держится своими собственными силами, а не зависит от чужого произвола». Афиняне, которым первым после царского посольства дано было позволение высказать свое мнение, не сказав ни слова о царе, напомнили только этолийцам о союзе с римлянами и о заслугах Тита Квинкция перед целой Грецией и предостерегали их – не погубить безрассудно Грецию излишней поспешностью своих решений. Пылкие и смелые решения приятны на первый взгляд, но при выполнении тяжелы, а по результату печальны. Римские послы, и в числе их Тит Квинкций, находятся недалеко оттуда; пока еще у них все цело, пусть они лучше на словах разберут спорные вопросы, чем вооружают Еввропу и Азию на гибельную войну.
33. Народная масса, жадная до новшеств, вся была на стороне Антиоха и держалась того мнения, что римлян не следует даже допускать в собрание. Однако преимущественно старейшие из знатных лиц достигли своим влиянием того, что для римлян назначено было собрание. Когда афиняне донесли об этом решении, то Квинкций признал нужным идти в Этолию, с той мыслью, что он или добьется какого-нибудь результата, или все люди будут свидетелями, что виновники войны – этолийцы, а римляне будут вести войну на законном основании и почти по принуждению.
Прибыв туда, Квинкций повел речь в собрании от самого начала возникновения союза этолийцев с римлянами, говорил о том, как часто они нарушали верность союзу; потом коснулся слегка права государств, о которых существует сомнение. Однако, если этолийцы считают какие-нибудь свои претензии справедливыми, то насколько лучше послать послов в Рим, – хотят ли они обсудить дело с сенатом или обратиться к нему с просьбой, – чем заставлять римский народ сражаться с Антиохом из-за подстрекательства этолийцев, не без великого потрясения рода человеческого и на погибель Греции. И никто не почувствует вреда этой войны прежде, чем те, которые разожгли ее. Так тщетно, как бы пророчески, грозил римлянин.
После этого выслушаны были при всеобщем одобрении Фоант и прочие приверженцы той же партии; они достигли того, что, даже не откладывая собрания, не дождавшись и отъезда римлян, собрание приняло решение призвать Антиоха для освобождения Греции и для решения спора между этолийцами и римлянами. К этому до такой степени надменному решению Дамокрит, претор их, сделал еще от себя особенно обидную прибавку, а именно: когда Квинкций требовал от него это самое постановление, то он, не устрашившись величия этого мужа, объявил, что ему, Дамокриту, нужно заботиться в настоящую минуту о другом, более настоятельном деле, а решение и ответ он вскоре даст ему в Италии, ставши лагерем на берегу Тибра. Вот какое безумие овладело тогда этолийским народом и его правителями!
34. Квинкций и послы возвратились в Коринф. Этолийцы же, следя потом за каждым известием об Антиохе, сами по себе ничего не предпринимали и спокойно, по-видимому, ожидали прибытия царя. После удаления римлян они не созвали собрания всего народа, но старались только действовать через апоклетов (так называют они высший совет, состоящий из избранных мужей), каким бы образом распространить восстание в Греции. Всем было известно, что в государствах знатные и все вообще благонамеренные люди стоят за союз с римлянами и довольны настоящим положением, а толпа и те, дела которых не соответствовали их желаниям, хотят всеобщего переворота. Этолийцы приняли в один день решение, обнаружившее не только дерзкое, но даже бесстыдное мечтание их: они решили завладеть Деметриадой, Халкидой и Лакедемоном. В каждый город послан был особый знатный человек. Фоант – в Халкиду, Алексамен – в Лакедемон, Диокл – в Деметрхаду. Последнему помогал изгнанник Еврилох, о бегстве которого и о причине бегства было сказано выше; помогал же он потому, что иначе никак не мог надеяться возвратиться в свое отечество. Убежденные письмами Еврилоха родственники, друзья и приверженцы той же партии привели его детей и супругу в траурной одежде на площадь и, держа знаки умоляющих
[1082], пришли в многолюдное собрание и заклинали всех и каждого не допускать, чтобы невинный без судебного приговора состарился в изгнании. Сострадание тронуло простодушных людей, а дурных и мятежных увлекла надежда произвести замешательство, пользуясь этолийским восстанием: каждый подавал свой голос за возвращение Еврилоха из изгнания. После этих предварительных мер Диокл выступил со всей конницей (он был тогда начальником конницы) под видом возвращения изгнанника-друга и, пройдя в один день и в одну ночь огромный путь, остановился в шести тысячах шагов от города, а на рассвете выступил с тремя отборными отрядами, приказав остальной массе конницы следовать за ним. Приближаясь к воротам, он велел всем соскочить с коней и вести их за поводья, не соблюдая порядка, совсем как путешественники, так что казалось, что это были скорее спутники начальника, чем отряд конницы. Оставив один отряд у ворот, чтобы следующая сзади конница не могла быть отрезана, Диокл отвел Еврилоха домой, держа его за руку. Они шли посреди города через форум, причем множество встречных поздравляли его. Вскоре весь город наполнился всадниками, и они стали занимать удобные места; потом посланы были по домам люди умертвить вождей противной партии. Так Деметриада попала в руки этолийцев.
35. В Лакедемоне нужно было не совершить насилие над городом, а захватить хитростью тирана; были уверены, что после того, как римляне лишили его приморских городов, а ахейцы загнали его еще за стены Лакедемона, то всякий, кто раньше убьет его, тот получит у лакедемонян благодарность за все. Этолийцы имели основание послать к тирану людей, потому что он приставал с просьбами о вспомогательном войске, так как он взялся за оружие по их совету. Алексамену даны были 1000 человек пехотинцев и 30 всадников, избранных из молодежи. В тайном собрании народа, о котором выше было сказано, претор Дамокрит объявляет им, чтобы они не считали, что они посланы теперь для войны с ахейцами или для какого-либо предприятия, о котором каждый из них, может быть, думает. Какое решение примет вдруг Алексамен, сообразно с обстоятельствами, то они должны быть готовы беспрекословно исполнить, хотя бы оно было неожиданно, безрассудно, дерзко: они должны так отнестись к этому, как если бы знали, что они посланы из дому исключительно только с этой целью.
