30. Уже повсюду началось сражение разом между всеми кораблями обоих флотов. Со стороны римлян в деле было 80 кораблей, из которых 22 принадлежало родосцам; неприятельский флот состоял из 89 кораблей; между ними находились суда огромных размеров – 3 гексеры и 2 гептеры. Крепостью кораблей и доблестью воинов римляне далеко превосходили царский флот, родосские же корабли – легкостью, искусством кормчих и опытностью гребцов; но особенный страх возбуждали среди врагов те корабли, которые имели перед собой огонь: то единственное, что послужило им к спасению в то время, когда их окружили при Панорме, теперь более всего содействовало победе. Ибо царские корабли из страха перед огнем, грозившим им спереди, уклонялись в сторону, чтобы не удариться носами, и таким образом не только не могли поражать ими врага, но сами подставляли свои собственные бока под удары; а как только какой-либо корабль прямо вступал в бой, его засыпало огнем, и находившиеся на нем больше суетились в страхе перед пожаром, чем перед сражением. Однако, что обыкновенно бывает в бою, доблесть воинов имела наибольшее значение: римляне прорвали центр боевой неприятельской линии и, обойдя кругом, с тыла ударили на царские суда, сражавшиеся против родосцев; в одно мгновение стали тонуть и корабли, находившиеся в центре боевой линии Антиоха, и обойденные на левом фланге. Сражавшихся на правом фланге, не потерпевшем поражения, страшило больше несчастье товарищей, чем собственная опасность; тем не менее, когда они увидели, что другие корабли окружены, а преторский корабль Поликсенида, бросив своих, распускает паруса, поспешно подняли малые передние паруса – ветер для плывущих в Эфес был попутный – и бросились бежать. В этом сражении они потеряли 42 корабля, из них 13 были взяты и попали в руки врагов, а прочие были сожжены или пущены ко дну. У римлян было поломано два корабля и несколько повреждено.
Один родосский корабль был взят вследствие замечательного случая. А именно: когда он ударил носом в сидонский корабль, то от силы удара якорь соскочил с своего корабля и, зацепив загнутым зубом своим, подобно абордажному крюку, переднюю часть неприятельского судна, держал его на привязи. В то время когда среди наступившей вследствие этого сумятицы родосцы гребли назад, желая оторваться от неприятеля, якорный канат, который тянули в разные стороны, запутавшись в веслах, снес их с одного борта. Обессилевший вдруг родосский корабль был взят тем самым судном, которое, получив удар, сцепилось с ним. Таково было в общих чертах морское сражение у Мионнеса.
31. Напуганный этим сражением, Антиох, лишившись обладания морем и поэтому не веря в возможность защищать отдаленные местности, велел вывести из Лисимахии гарнизон, опасаясь, что там он будет уничтожен римлянами; но это решение его, как позже показало само дело, было неразумно: не только было легко защитить Лисимахию от первого нападения римлян, но легко было и выдержать осаду в продолжение целой зимы и проволочками довести до последней крайности даже осаждающих, а между тем при удобном случае попытаться заключить мир. После потери морского сражения Антиох не только сдал Лисимахию неприятелю, но также оставил и осаду Колофона и удалился в Сарды. Сосредоточив теперь все свое внимание уже на одном плане сразиться на суше, он, желая соединить свои силы, послал оттуда гонцов в Каппадокию к Ариарату
[1111] и в другие места, куда только мог, призвать союзников.
После победы на море Эмилий Регилл отправился в Эфес. Построив суда перед гаванью, он вынудил у неприятеля окончательное признание уступки моря и поплыл к Хиосу, куда направил было свой путь с Самоса до морского сражения. Исправив здесь поврежденные в битве корабли, он посылал Луция Эмилия Скавра с 30 кораблями в Геллеспонт для переправы войска, а родосцам, давши им часть добычи и украсив их трофеями, взятыми с кораблей, велел возвратиться домой. Но неутомимые родосцы сначала отправились помочь войскам консула переправиться и, только оказав и эту услугу, возвратились на Родос. Римский флот от Хиоса переплыл к Фокее. Этот город лежит в глубине морского залива и имеет продолговатый вид. Стена охватывает пространство в две с половиной тысячи шагов и затем с обеих сторон сходится подобно довольно узкому углу. Сами жители называют это место Ламптером
[1112]. Ширина здесь тысяча двести шагов; коса, выступающая отсюда в море на тысячу шагов, как будто чертою разделяет залив почти пополам. Доходя до узкого входа в него, она образует два безопаснейших порта, обращенных в разные стороны; порт, лежащий к югу, по свойству своему называется Навстатмон
[1113], так как он может вместить в себе огромное количество кораблей; другой возле самого Ламптера.
32. Когда римский флот занял эти безопаснейшие порты, претор, прежде чем приступить к стенам города с помощью лестниц или осадных сооружений, решил отправить послов попытаться узнать расположение умов знати и властей. Увидя упорство их, он начал штурм одновременно в двух местах. Одна сторона города была мало застроена: только храмы богов занимали значительное место. Пододвинув таран, претор стал громить стены и башни сначала здесь, а потом, когда для защиты стал сбегаться народ, пододвинули таран и с другой стороны, и таким образом стены уже с обеих сторон подвергались разрушению. Когда при падении их римские воины бросились вперед через пролом, а другие еще по лестницам пытались взобраться на стены, горожане упорно воспротивились, и становилось вполне ясно, что для них больше защиты в оружии и доблести, чем в крепости стен. Итак, из-за опасности, которой подвергались воины, претор приказал дать сигнал к отступлению, чтобы неосторожно не отдать их на жертву людям, обезумевшим от отчаяния и ярости. Даже по прекращении сражения граждане не дали себе отдыха, но отовсюду сбежались все, чтобы укрепить и заделать те части стены, которые были разбиты. В то время как они были поглощены этой работой, пришел к ним от претора Квинт Антоний. Выразив порицание их упорству, он доказывал, что римляне больше, чем они, заботятся о том, чтобы не довести борьбу до гибели города: если-де они оставят свое безумное сопротивление, то им представляется возможность сдаться на тех же условиях, на каких прежде они отдались под покровительство Гая Ливия. Выслушав это, фокейцы выговорили себе пять дней на размышление и в это время попытались просить помощи у Антиоха; когда же отправленные к царю послы явились с известием, что на защиту его совсем нельзя рассчитывать, они открыли ворота с условием, что не подвергнутся никакому насилию. Но когда во время вступления в город претор объявил о своем желании пощадить сдавшихся, со всех сторон раздался крик, что возмутительно позволять фокейцам, которые никогда не были верными союзниками, а всегда были врагами, готовыми к нападению, безнаказанно издеваться над ними. За этим криком, как бы по сигналу, данному претором, воины бросились повсюду грабить город. Эмилий сначала сопротивлялся и старался удержать их, напоминая им, что разоряют города не сдавшиеся, а взятые с бою, да и там решение принадлежит не воинам, а вождю. Когда же раздражение и алчность одержали верх над властью, он разослал по городу глашатаев с приказанием собраться к нему на площадь всем свободным, чтобы они не подверглись насилию. Во всем, что было в его власти, претор сдержал свое слово: он возвратил им город, поля и их собственные законы, а поскольку уже приближалась зима, то выбрал для зимовки флота фокейскую гавань.
