48. Чем дальше был бы отброшен Антиох, тем необузданнее галлы господствовали бы в Азии, и все земли по сю сторону Тавра вы прибавили бы к государству галлов, а не к вашему. Но, возразят нам, хотя это действительно так, однако галлы некогда ограбили даже Дельфы
[1158], общий оракул человеческого рода, средоточие земного круга, и вследствие этого римский народ не объявил им войны и не вел ее. Я, со своей стороны, всегда держался того мнения, что в вопросе о заботах и наблюдении за событиями, совершающимися в этих землях, существует некоторая разница между тем временем, когда Греция и Азия еще не находились в вашем ведении и под вашей властью, и настоящим, когда вы определили границей Римского государства гору Тавр, когда вы даете государствам свободу и освобождаете от повинностей, когда пределы одних расширяете, других наказываете отнятием области, на некоторых налагаете дань, увеличиваете царства, уменьшаете, дарите, отнимаете, считаете вашей обязанностью заботиться о том, чтобы они пользовались миром на суше и на море. Или если бы Антиох не вывел гарнизонов, пребывавших спокойно в своих укреплениях, то вы не считали бы Азию освобожденной, а если бы войска галлов врассыпную рыскали, то неужели были бы обеспечены царю Евмену пожалованные вами дары, обеспечен общинам мир? Но зачем я привожу такие доказательства, как будто я не застал, но сам сделал галлов врагами? К тебе я обращаюсь, Луций Сципион, унаследовать доблесть которого вместе со счастьем я не напрасно молил бессмертных богов, сделавшись преемником твоей власти, к тебе, Публий Сципион, который, состоя на правах легата, пользовался величием сотоварища как у брата-консула, так и у войска. Известно ли вам, что в войске Антиоха находились легионы галлов; не видели ли вы их в сражении на обоих флангах – ведь они-то, по-видимому, и составляли его главные силы; не сражались ли вы с ними, как с открытыми врагами; не убивали ли их и не брали ли с них военных доспехов? Однако же сенат решил, и народ повелел вести войну с Антиохом, а не с галлами. Но мне сдается, что вместе с тем они постановили и повелели вести ее и против тех, которые находились в числе его военных сил. Кроме Антиоха, с которым Сципион заключил мир и с которым именно, по вашему поручению, должен был состояться союзный договор, все были врагами, кто поднимал оружие против нас за Антиоха. И хотя в этом провинились, главным образом, галлы и некоторые царьки и тираны, я тем не менее с некоторыми заключил мир, заставив их понести наказание за свои проступки, согласно достоинству вашего владычества, а относительно галлов сделал попытку, нельзя ли смягчить их и заставить отрешиться от врожденной им дикости, и только тогда, когда увидел, что они неукротимы и непримиримы, счел необходимым обуздать их силой оружия.
Теперь, оправдавшись в том, что я начал войну, я должен дать отчет в том, как я вел ее. И тут я не отчаивался бы в своем деле, если бы пришлось защищать его не только перед римским, но даже перед карфагенским сенатом, где, как говорят, полководцев распинают на кресте, если они вели войну, хотя и счастливо, но по неправильному плану. Но в государстве, которое, предпринимая и выполняя всякое дело, призывает богов на помощь и потому не позволяет никому поносить то, что одобрили боги, и которое в торжественных формулах, определяющих благодарственное молебствие или триумф, имеет слова: “За то, что хорошо и счастливо вел общественное дело”. Если бы я в таком государстве, не желая и считая крайне надменным гордиться своей доблестью, только требовал за свое счастье и счастье своего войска за победу над таким великим народом без всякой потери воинов воздать бессмертным богам честь и позволить мне взойти с триумфом на Капитолий, откуда я, произнеся надлежащим образом обеты, отправился, то неужели вы отказали бы в этом мне и вместе с тем и бессмертным богам?
49. Но, конечно, я сражался в неудобной местности. Итак, скажи, в какой более удобной местности я мог сражаться? Так как враги заняли гору и держались в укрепленном месте, то, разумеется, мне надо было подойти к ним, если я хотел победить их. А что, если бы у них был в этом месте город и они оставались бы за стенами? Конечно, надо было бы штурмовать их. Далее, разве у Фермопил Маний Ацилий сражался с царем Антиохом в удобной местности? Или разве Тит Квинкций не таким же образом сбросил Филиппа с занятых им над рекой Аой горных вершин? Я, по крайней мере, до сих пор не могу понять, каким они воображают себе врага или каким хотят представить его вам. Если выродившимся и изнеженным прелестями Азии, то какая опасность нам угрожала при нападении на него даже в неблагоприятной местности? Если же страшным вследствие его дикости и телесной силы, то неужели вы откажете в триумфе за эту такую великую победу? Сенаторы! Зависть слепа и умеет только отрицать заслуги, умалять почести и награды за них. Прошу, сенаторы, извинить меня только в том случае, если, произнося свою слишком длинную речь, я руководствовался не желанием похвастаться, но необходимостью защищаться против взводимых на меня обвинений. Или разве я мог и во Фракии превратить узкие горные ущелья в широкие, крутые возвышенности в ровные местности и покрытые лесом горы в пашни и устроить так, чтобы фракийские разбойники не скрылись нигде в знакомых им дебрях, чтобы ничего из обоза не было похищено, чтобы ни одно вьючное животное из такой длинной вереницы не было угнано, чтобы никто не был ранен, чтобы не умер от ран Квинт Минуций Терм, храбрый и решительный муж? Они придираются к этому случаю, последствием которого, к несчастью, была потеря такого доблестного гражданина. А о том, что при нападении на нас врагов в неудобной для нас горной и лесистой местности две боевые линии – авангард и арьергард – одновременно окружили войско варваров, застрявшее в нашем обозе, о том, что много тысяч из них в этот самый день и гораздо больше через несколько дней было убито и взято в плен, забыли? Неужели они думают, что вы об этом не услышите, если они сами об этом умолчат, когда свидетелем моей речи все войско? Если бы я в Азии и не обнажал меча, если бы не встречал врага, я все же заслужил бы, как проконсул, триумф за два сражения во Фракии. Однако уже довольно сказано. А за то, что я утруждал вас более длинной речью, чем хотел, прошу у вас, сенаторы, извинения и желал бы получить его».
50. Обвинения в этот день одержали бы верх над защитой, если бы перебранка не затянулась до позднего вечера. Сенат распустили в таком настроении, что, по-видимому, он намерен был отказать в триумфе. На другой день родственники и друзья Гнея Манлия хлопотали изо всех сил, и взяло верх влияние старейших членов сената, утверждавших, что нет примера в истории, чтобы полководец, который, одолев врагов и окончив возложенную на него войну, привел войско обратно, вступил в город без триумфальной колесницы и без лаврового венка, как частный человек, без всякой почести. Такие соображения восторжествовали над недоброжелательством, и большинство постановило триумф.
Возникшая затем борьба с более великим мужем прекратила всякие толки и заставила совершенно забыть об этом споре. Публия Сципиона Африканского, как передает Валерий Антиат, потребовали в суд два Квинта Петилия. Об этом толковал каждый соответственно своему образу мыслей. Одни обвиняли не народных трибунов, но целое государство, которое могло это допустить. Они говорили, что два величайших города земного круга почти в одно и то же время оказались неблагодарными к своим вождям, однако более неблагодарным оказался Рим, потому что Карфаген, будучи побежден, отправил в изгнание побежденного Ганнибала, а здесь победоносный Рим изгоняет победителя Сципиона Африканского. По мнению других, ни один отдельный гражданин не должен настолько выдаваться, чтобы его нельзя было привлечь к законной ответственности. Ничто так не содействует равенству и свободе, как возможность привлекать к суду даже самое могущественное лицо. А что же можно безопасно поручить кому-либо, не говоря уже о высших государственных интересах, если не должно давать отчета в своих действиях? Кто не может сносить равноправия, того справедливо привлекать к суду. Такие происходили разговоры, пока не наступил день суда. И никто другой прежде, даже сам Сципион в качестве консула или цензора, не был сопровождаем на форум более многочисленной толпою всякого рода людей, как подсудимый в этот день. Получив приказание защищаться, он, не упомянув ни одним словом о взводимых на него обвинениях, произнес блистательную речь о своих деяниях, и не подлежало никакому сомнению, что никогда никого не хвалили ни лучше, ни справедливее. Ведь говорил он о своих деяниях с той же энергией и с тем же талантом, с какими их совершил, и слушали его весьма охотно, так как он распространялся о них с целью отвратить опасность, а не с целью самовосхваления.
