28. Против этих жалоб Филипп избрал совершенно иной способ защиты, чем недавно против фессалийцев и перребов. «Не с маронейцами и не с Евменом, – сказал он, – происходит у меня спор, но уже с вами, римляне, у которых, как я уже давно замечаю, я не могу добиться никакой правды. Я считал законным вернуть себе македонские города, отпавшие от меня во время перемирия, не потому, чтобы это составляло большую прибавку к моему царству (эти города не велики и расположены у крайних пределов), но потому, что это было важным примером для удержания в повиновении остальных македонян. Мне отказали. Во время Этолийской войны консул Маний Ацилий приказал мне осадить Ламию; потратив много труда на осадные сооружения и битвы, я уже переступал стены этого города, как консул отозвал меня от почти завоеванного города и заставил увести оттуда войско. В вознаграждение за эту обиду мне дозволили взять обратно несколько городов или, лучше сказать, несколько укреплений в Фессалии, Перребии и Афамании; но и их вы отняли у меня, Квинт Цецилий, несколько дней тому назад. Послы Евмена незадолго перед тем – так угодно богам – признавали за неоспоримое, что принадлежавшее Антиоху справедливее получить Евмену, чем мне; я же смотрю на это совершенно иначе. В самом деле, Евмен не мог бы оставаться в своем государстве, я не говорю, если бы римляне не оказались победителями, но даже если бы они не вели войны. Таким образом, он обязан вам услугой, а не вы ему; у моего же царства не только не подверглась опасности никакая часть, но напротив, я отверг добровольно предложенные мне Антиохом в награду за союз 3000 талантов, 50 крытых судов и все греческие города, которыми я владел раньше; я объявил себя врагом его еще прежде, чем Маний Ацилий переправился со своим войском в Грецию; действуя вместе с этим консулом, я во время войны исполнял все, что он ни поручал мне. Преемнику его, Луцию Сципиону, когда он решил вести сухим путем войско к Геллеспонту, я не только дозволил пройти по нашему царству, но даже поправил дороги, построил мосты, доставил провиант и при том не в одной Македонии, но и во Фракии, где среди других затруднений нужно было обеспечить мир со стороны варваров. За такое мое усердие по отношению к вам, римляне – я не говорю за такие услуги, – следовало ли вам прибавить что-нибудь к моему царству, расширить и увеличить его своей щедростью или, как вы теперь делаете, отнять то, чем я владел или по своему праву, или в силу ваших благодеяний? Македонские города, принадлежавшие, по вашему собственному признанию, к моему царству, не возвращены. Евмен прибыл, чтобы ограбить меня так же, как и Антиоха; он ссылался – если так угодно богам – для оправдания своей бессовестнейшей лжи на решение десяти уполномоченных, которым его более всего можно опровергнуть и уличить: ведь в нем с величайшей точностью и ясностью сказано, что Херсонес и Лисимахия отдаются Евмену. Где же, наконец, упоминаются Энос, Маронея и фракийские города? То, чего он не осмелился даже просить у уполномоченных, неужели он получит от вас под предлогом, что те присудили ему? Для меня важно, в какое положение вы ставите меня: если вы решили преследовать меня как недруга и врага, то продолжайте поступать так, как начали; если же вы имеете некоторое уважение ко мне, союзному и дружественному вам царю, то не считайте меня, прошу вас, заслуживающим такого великого оскорбления».
29. Речь царя произвела некоторое впечатление на уполномоченных; поэтому они оставили дело нерешенным, дав двусмысленный ответ: если по определению десяти уполномоченных эти города отданы Евмену, то они ничего не изменят; если Филипп захватил их силой оружия, то по законам войны он должен удержать их как награду за победу; если же не было ни того ни другого, то нужно предоставить решение сенату, а пока вывести гарнизоны, находящиеся в тех городах, чтобы все оставалось по-прежнему. Эти обстоятельства наиболее способствовали отчуждению Филиппа от римлян, так что сын его Персей, по-видимому, не начал войну вследствие новых причин, а как бы продолжал войну, оставленную по наследству отцом и вызванную именно этими мотивами. В Риме вовсе ни о чем не подозревали.
Проконсул Луций Манлий вернулся из Испании; он требовал триумфа у сената, собравшегося в храме Беллоны, и важность военных подвигов делала его требование заслуживающим уважения. Но против него оказывались примеры прошлого, ибо обычаем было установлено, чтобы главнокомандующий, который не привел назад своего войска, получал триумф только в том случае, если передал своему преемнику провинцию вполне покоренной и умиротворенной. Впрочем, избран был средний путь и Манлию предоставлено было с овацией вступить в город. В процессии несли 52 золотых венка, сверх того 132 фунта золота, 16 300 фунтов серебра, а в сенате Манлий объявил, что квестор Квинт Фабий везет еще 10 000 фунтов серебра и 80 фунтов золота и что все это он также внесет в государственное казначейство.
В тот год было большое волнение среди рабов в Апулии. Претор Луций Постумий управлял провинцией Тарентом; он произвел строгое следствие о заговоре пастухов, которые своими разбоями сделали опасными дороги и общественные пастбища. Он осудил до 7000 человек, из которых многие бежали, а многих казнили. Консулы, долгое время задержанные в Риме набором, отправились наконец в свои провинции.
30. В том же году в Испании преторы Гай Кальпурний и Луций Квинкций вывели свои войска из зимних квартир в начале весны и, соединившись в Бетурии, двинулись в Карпетанию, где находился неприятельский лагерь, приготовившись действовать единодушно и по общему плану. Недалеко от городов Дипона и Толета произошла стычка между фуражирами обеих армий. Обе стороны, высылая из лагеря подкрепления, мало-помалу вывели в бой все свои войска. В этой беспорядочной битве на стороне неприятеля было знакомство с местностью и род битвы. Оба римских войска были разбиты и загнаны в лагерь, но неприятели не наступали на пораженных римлян. Римские преторы, боясь, как бы на следующий день не был осажден лагерь, в тиши ближайшей ночи без шума увели войска. На рассвете испанцы, построившись в боевой порядок, подступили к валу и, найдя лагерь, сверх ожидания, покинутым, вошли и разграбили все, что римляне оставили при поспешном ночном бегстве; затем они возвратились в свой лагерь, где в продолжение нескольких дней оставались в бездействии. Во время битвы и бегства погибло до 5000 римлян и союзников, доспехами которых вооружились неприятели и направились оттуда к реке Таг. Между тем римские преторы все это время употребили на стягивание подкреплений из союзных испанских городов и на восстановление мужества воинов, напуганных поражением. Как только сил было достаточно и воины уже стали требовать битвы, чтобы смыть свой недавний позор, войска двинулись и расположились лагерем в двенадцати тысяч шагов от реки Таг; затем в третью стражу они, построившись в каре, выступили в поход и на рассвете пришли к берегу реки. За рекою на холме находился неприятельский лагерь. Тотчас преторы, Кальпурний на правом фланге, а Квинкций – на левом, стали переводить свои войска там, где река образовала брод в двух местах. Неприятель оставался неподвижен, удивляясь неожиданному приходу римлян и раздумывая, как бы произвести смятение при самой переправе во время поспешного движения римлян. Между тем римляне, переправив также весь обоз и собрав его в одно место, выстроились в боевой порядок, так как видели, что неприятель уже двигается, и не имели времени укрепить лагерь. В центре они поместили пятый легион Кальпурния и восьмой Квинкция – это были отборные воины во всем войске. До самого неприятельского лагеря простиралась открытая равнина, что освобождало от страха перед засадами.
